В захваченном гитлеровцами Кисловодске трех девочек-евреек уберегла от уничтожения Варвара Цвиленева из дворянского рода Батюшковых; в питерском Эрмитаже в галерее героев войны 1812 г. висит портрет ее предка генерала Цвиленева.
Напрашивается поверить, что благородство наследственно. И необязательно аристократическое прошлое. Б.Б. Вольфсона на фронте тяжело ранило в голову, он попал в немецкий плен, потом к Анастасии и Ефиму Рогожиным (Иловайск, Украина), они, рискуя собой и своими детьми, укрыли солдата-еврея и выходили его. Родители Ефима Рогожина за четверть века до того, в Гражданскую войну, тоже прятали евреев от погромщиков. В 1913 г. в Киеве во время процесса облыжно обвиненного еврея Бейлиса его защищал русский ученый А. Глаголев – сын его, православный священник, спасал евреев в оккупированном Киеве.
Розовая вызревает мечта: под свист центрифуг и стрекот компьютеров бессонные ученые выделяют ген альтруизма, размножают, внедряют, и мир добреет, все в улыбках, все – в любви… Сбываются слова Праведника В. Ковальского при его награждении: «Мне вручают медаль за дело, которое не требует никакой награды. Всем своим сердцем я хочу помогать распространению братской любви между народами всего мира: если этот идеал осуществится, не придется одним людям спасать других людей и получать за это награды».
Да что-то пока не ладится там у биологов. Возможно, не только у биологов?..
Пастор Грубер пытался, по его словам, общаясь с Эйхманом, понять его, он надеялся и в Эйхмане отыскать просвет. Доктор Грубер говорил: «Человек не может всегда действовать на пике садизма… В каждом человеке есть оазисы благородства… Но в последние годы, – печалился он в 1961 году, – я вижу, как демонические силы растут и порабощают людей».
«Регресс человечества» – так выразительно названа книга о поведении человека, опубликованная в 1983 году нобелевским лауреатом Конрадом Лоренцом, крупнейшим этологом (и антисемитом, но ему вряд ли думается, что и он поучаствовал в огорчающем его регрессе).
Лоренц рассуждает о «моральном императиве» Канта или врожденной морали, которая направлена на сохранение биологического вида. Чем больше «инстинктивно альтруистичных» индивидов в первобытном племени, тем больше у него шансов выжить. «Но увы, – пишет Лоренц, – такая «врожденная мораль» проявляется только в рамках коллектива близких людей». Иначе говоря, фронт работы альтруизма сужается природой. По данным одного из исследователей, он ограничен цифрой в 11 человек – лишь стольким людям каждый может дарить добро за свой счет. Лоренц тут вспоминает, что из двенадцати апостолов именно одиннадцать оказались близкими и любимыми. «Человек, – продолжает он, – «недостаточно добр», чтобы инстинктивно выступить в защиту анонимного, лично ему не знакомого члена массового коллектива. Для такого рода «морального» действия человек нуждается в приказе разума или культуры. И поскольку он исполняет эти приказы не в соответствии с «врожденными склонностями души», такие приказы неизбежно вступают в противоречие с его «древними инстинктами», вынуждая его непрерывно насиловать врожденные, присущие ему от природы программы поведения. Наш «биологический альтруизм» удерживает нас от безграничного, направленного на все человечество «культурного альтруизма».
В популяционной генетике есть понятие «отбор по родственному признаку»: животное ищет для дружбы «своего» и находит его по запаху, который определяется родственными генами. Свой своего познаша.
Применительно к человеку говорят о «круге света»: света моей культуры, или моей родни, или моих привязанностей, или сердечных влечений – кто попадает в этот круг, тот мой, того люблю, на того жизнь свою трачу…
Станислав Лем ввел термин «границы солидарности»; они могут определяться разными соображениями. Например, антропоморфностью: муравья затоптать легче, чем убить кошку, человека еще сложнее, особенно «своего» по, скажем, цвету кожи или футбольным пристрастиям. Как давным-давно заметил Ж.-Ж. Руссо, человек склонен симпатизировать только тому, кого может отождествить с собой. Короли не знают жалости к своим подданным, потому что не видят их подобными себе, не понимая, что все равно беззащитны перед страданиями или смертью. И так легко предположить, говорит Руссо, что тот, кто не похож на меня, не может испытывать боль так же, как и я. (Вот и у нацистов евреи – нелюди, паразиты, насекомые; раздави вошь – чего там она испытает?..)
«Не обижай пришельца» – оно когда сказано? Две с половиной тысячи лет как не прошли, все-то крутимся в колесе противостояния: «мы» и «они», «свой» и «чужой». А Праведник не хочет знать понятия «чужой». Его солидарность не имеет границ, в его круге света – все человечество.
Кто же Праведник – он каков? Аристократ, плебей, интеллигент, хам, ворюга? Умен, хитер, набожен, неграмотен, учен, слезлив? Склочник, удалец, ловчила? Ухватить бы…
Двое ученых, каждый сам по себе, взялись поискать: кто они, Праведники, из какого детства, из какого теста леплены. Изучали образование, привычки, друзей, характеры… На многих примерах, солидно, ре-пре-зен-та-тивно… Вышло: у одного Праведники – индивидуалисты, бунтари, против общих правил; у другого – послушные приспособленцы, сотрудники любому режиму. Ускользает Праведник от измерений.
Природа вложила в человека агрессивность. Без нее никакой популяции не выжить. Когда врага нет, она накапливается. Известное наблюдение: если долго жить в изолированном пространстве даже с лучшим другом, можно возненавидеть его вплоть до убийства. Таков естественный закон. Норма.
А Праведник – вне нормы. Его ведет доброта. Иммануил Кант говорил о «моральном императиве» – законе нравственности, изначально заложенном в человеческую душу. Кант жил двести лет назад и ему, наверно, было бы непросто в нашем веке сопрячь опыт гестапо (или ГУЛАГа) с понятием врожденной гуманистической морали. Мир оказался плох, безнравственен. А Праведник не оглядывается – он спасает. Выгребает против течения. Праведник переступает через национальные перегородки, как и расовые, классовые, религиозные – любые. Он – революционер в этом смысле, но он – еще бо́льший революционер, когда рушит привычные рамки человеческого эгоизма.
То сам рушит, то обстоятельства ведут. В какофонии войны и вражды не всегда ясны мотивы спасения.
Тщеславие? В Норвегии жили 1800 евреев, сто пятьдесят из них бежали из страны в начале немецкой оккупации. Сразу после первых арестов евреев в октябре 1942 г. лютеранская церковь Норвегии осудила их преследование, а антифашистское подполье принялось тайно переправлять евреев в нейтральную Швецию и к февралю 1943 г. вывезло примерно 800 человек. Пришло время, Яд Вашем предложил норвежцам назвать имена спасителей для их чествования – они отказались: «Посадите одно дерево на всех». И датчанам, почти всех своих евреев спасшим и отказавшимся от поименной славы, высадил Яд Вашем одно общее дерево: «Народу Дании».
Что Праведнику огласка? Суета и тщета… Французский городок Ле-Шамбон на юге Франции чуть ли не весь выручил пять тысяч евреев. Тихо, не ища себе хвалы и после войны. «Защита обреченных – богоугодное дело», – говорил местный священник и объяснял поведение своих прихожан-протестантов их памятью об уничтожении гугенотов (по-нынешнему, геноцид). Отозвалась вдруг Варфоломеевская ночь!
