Они прошли вслед за Леоцяком через арку во двор обшарпанного жилого дома. В центре двора дома 13 по улице Лешно профессор Леоцяк остановился и, широко раскинув руки, обвел ими все, что было вокруг.
– Это одно из полностью сохранившихся зданий. Именно в такие дома 60 лет назад приходила к своим подопечным Ирена. Мы с вами сейчас в том самом доме, в том самом дворе, где бывала Ирена. Разница только в запахе – тогда здесь стояла жуткая вонь, и в количестве людей – в те времена тут яблоку было негде упасть. Здесь вы можете увидеть, как с довоенных времен была организована жизнь людей: закрытый двор с воротами, этакий микромир. В гетто было приблизительно 2000 таким микромиров, и в каждом из них выбирался «домовый комитет», представлявший всех жильцов этого дома.
Меган робко подняла руку, и Леоцяк кивнул ей.
– Ирена написала нам, что многие из евреев не хотели отдавать ей своих детей, потому что не верили, что немцы их убьют. А когда им стало понятно, что смерти не избежать?
– Трудно сказать. Первые сообщения о массовых убийствах в Восточной Польше, например в селе Понары под Вильно, достигли Варшавы где-то за год до ликвидации гетто. Но в гетто такие новости доходили только до очень ограниченного круга людей. Архивы Рингблюма говорят, что уже осенью 1941-го некоторые люди в это верили, особенно участники сопротивления. В марте 1942-го, когда началась «Операция Рейнгардт»
[117], т. е. уничтожение евреев на территориях Генералгубернаторства, многие обычные люди с востока посылали своим родственникам и друзьям в Варшавском гетто письма, в которых писали: «Они нас убивают. Будьте осторожны. Прячьтесь, потому что они убивают нас».
Жители гетто получали эти письма и… не верили! Может, немцы и способны уничтожить какой-нибудь маленький городок, но ведь Варшавское гетто – самое большое в Европе! Здесь это невозможно! Стандартный механизм психологической защиты… своеобразная самооборона или, если вам угодно, отрицание очевидного. А потом начались депортации.
Размышляя о смерти, мы всегда думаем, что умереть может любой другой человек, но не мы сами. Мы считаем себя неподвластными смерти. Важно понимать и то, как трудно вообразить себе, что 400 000 человек можно послать на смерть. В это невозможно поверить. Кроме того, не было прецедентов… до сих пор такого никогда не случалось. Мне кажется, что человек просто не в состоянии в такое поверить.
– Но почему же так мало евреев пыталось убежать? – Сабрина, казалось, вконец запуталась. – Я хочу сказать, что вы же сами сказали, что поначалу выбраться из гетто было довольно легко.
Леоцяк согласно закивал.
– Как ни странно, но многие евреи в гетто чувствовали себя безопаснее. Люди убегали на арийскую сторону, но потом возвращались, потому что не могли прожить за стенами гетто дольше месяца-двух. И не столько потому, что у них не было денег, сколько из-за того, что они не могли жить в постоянном напряжении и каждодневном страхе.
– То есть, чтобы спрятаться вне гетто, нужно было быть богатым человеком? – сказала Меган.
Леоцяк улыбнулся:
– Именно это чудо и творит Ирена. Она дает шанс на спасение самым бедным, у которых по причине отсутствия денег и знакомых такого шанса просто нет. Она – луч света… луч духовного света в полном мраке. Она выстраивает целую структуру… обеспечивая дружескими связями и убежищами тех, кто никогда не смог бы найти их сам. Ирена не помогает богачам. Богатые могут позаботиться о себе сами, а сироты и дети из бедных семей обречены. Ирена начинает с уличных беспризорников – тех, у кого вообще ничего нет. Она начинает с самых беспомощных.
Они миновали здание суда, служившее одним из многих каналов спасения. На его стенах до сих пор видны следы пуль времен восстания 1944 года. Чуть дальше Леоцяк остановился у театра «Фемина». Теперь в нем кинотеатр, но во время войны это был практически Карнеги-Холл
[118] гетто…
– Еще вы должны понять, какими были звуки гетто, – сказал Леоцяк. – Сейчас мы с вами окружены машинами и грузовиками, но в гетто не было автомобилей. Звук мотора в гетто – это сигнал опасности. Автомобилями в гетто пользовались только гестаповцы, и если они появлялись на улицах, это значило, что скоро кто-то умрет.
Через несколько кварталов, на перекрестке, Рената остановилась и показала на крышку канализационного люка.
– Здесь я спустилась в канализацию, когда бежала из гетто, – сказала она.
Чуть дальше она показала на угол улицы:
– А там я рылась в карманах мертвеца в надежде найти хлеба.
Меган попыталась представить Ренату 14-летней – девочкой, которой было всего на год меньше, чем ей самой сегодня, и вообразить себе, каково ей всю жизнь носить в себе эти воспоминания.
– А что вы делали все эти дни? – спросила Меган.
– Я находила книги и читала их, сидя в здании склада среди трупов. До того, как я спустилась в канализационные тоннели, единственным способом убежать отсюда для меня были книги.
К середине дня у девочек от ходьбы по горячему асфальту заболели ноги.
– Что ж, – сказал Леоцяк, – вы сейчас чувствуете то же, что чувствовали люди, ходившие жаркими летними днями по улицам гетто. Не забывайте, гетто прямо у вас под ногами.
Теперь они находились в сварной части гетто, на тенистых улицах, ничем не отличающихся от улиц любого другого города.
– Я вырос в коммунистической Польше, – продолжал Леоцяк, – совсем недалеко от этого места. Я родился в 1957-м, и мальчишкой бегал смотреть кино в «Фемину». Вон там была моя школа. А там – детский сад. Как-то я копался в земле во дворе своего дома и нашел вилку и разбитую чашку. Именно после этого случая я заинтересовался историей вообще и историей гетто в частности и посвятил ей всю свою жизнь. Это, конечно, странно, но почти все, что мне известно о войне и о гетто, я узнал при коммунистах. Я жил рядом с тем местом, где обнаружили Архив Рингельблюма. После войны здесь повсюду были холмы из развалин гетто, и мостовые улиц почти везде находились ниже первых этажей домов, потому что дома строили на этих руинах. Здесь же собирали материал для изготовления шлакокирпича. Видите маленькую площадку на той стороне улицы? Именно там, по адресу Новолипье, 68, был обнаружен захороненный в земле Архив Рингельблюма. Смотрите, там до сих пор нет ни памятной таблички, ни мемориальной доски…
В войне удалось выжить двум близким соратникам Рингельблюма, Гершу Вассеру и Рахели Ауэрбах. Герш Вассер был секретарем Рингельблюма и точно знал, когда и где были спрятаны архивы… 3 августа 1942 года. Двум подросткам, имена которых до нас не дошли, поручили отнести десять металлических ящиков с бумагами в подвал дома 68 по улице Новолипье и закопать их там в землю. Они очень торопились, потому что уже началась ликвидация этого района. У них не было времени герметизировать контейнеры с документами. Вот почему эти коробки, когда их нашли, были заполнены водой. Охраняли документы еврейские подростки, активно участвовавшие в подпольной работе… именно им и было поручено захоронить контейнеры. Но перед тем, как закопать архивы в землю, они написали на листе бумаги несколько слов от себя, этакое завещание потомкам, и положили его в один из ящиков. Мы нашли его.
