Аллен попросил Мишо рекомендовать ему каких-нибудь молодых французских поэтов, и тот ответил, что их немного, к примеру Бонфуа и Джойс Мансур. Они разговаривали про действие мескалина и знаменитые радиоспектакли Антонена Арто, записанные с ноября 1947 г. по январь 1948 г., которые французское правительство запретило еще до того, как их стали передавать. Аллен дал ему «Вопль» и «Бензин» Грегори. Они выпили по чашке чая, сидя за столиком на улице в кафе на площади Сен-Мишель, и договорились, что Мишо придет к ним сегодня вечером в пять часов, потому что Аллен уезжал на пару дней в деревню. Он пришел в шесть и стал говорить с Алленом и Грегори об их книгах, которые он успел за это время прочесть. Тут пришел Билл, и они с Мишо пустились в долгие разговоры о мескалине. Кажется, они оба переживали одно и то же. Билл рассказал ему, как искал галлюциноген яхе в южноамериканских джунглях; чем больше эти двое разговаривали, тем больше общего находили. Они сразу же стали друзьями и много говорили о поэзии. Вспоминает Аллен: «Не думаю, что он особенно проникся моими работами, но его, несомненно, восхитил язык Грегори Корсо, и он со смехом процитировал понравившуюся ему строчку: „Сумасшедшие дети газированной воды“». Он принес в подарок Аллену «Tourbillion de lʼInfini», и тот попросил подписать ее. Билл с Грегори захотели почитать ее, и Аллен оставил ее им и больше никогда не видел.
Следующая ночь была последней ночью Аллена в Париже, и Мишо пообещал прийти и принести на ужин цыпленка. Он пришел с приятельницей, доктором-китаянкой по имени Ким Ши. Перед входом он предупредил ее: «Осторожно, потому что здесь водятся крысы», — и он был прав. Они провели очень милый вечер, обсуждая французскую и американскую литературу. Аллен объяснил, что первая часть «Вопля» построена на «Возвеселитесь в Агнце» Кристофера Смата, и специально для него перевел на французский «Потерянные часы». Мишо громко хохотал над ним. Он жаловался, что «Призрачное чудо» никому в Америке не интересно, и это несмотря на то, что несколько его более ранних работ там были опубликованы. Аллен сказал, что попробует поговорить об этом с City Lights. Казалось, все прошло гладко, но через несколько месяцев после возвращения Аллена в Нью-Йорк Грегори написал ему и пожаловался: «Ты писал в раковину, когда приходил Мишо? Кто-то из нас пописал, но что же в этом такого? Но ходят слухи, что Мишо рассказал об этом, он думал, что мы стараемся произвести на него впечатление. Чертов же он европеец, если заметил даже такую мелочь».
Вернувшись в Нью-Йорк, Аллен выполнил свое обещание и написал Ферлингетти: «Мишо сказал, что никто не перевел его „Призрачное чудо“ и книгу, которую он написал после, — в них все те же опыты с пейотом. Его переводчик — Луиза Варез, у нее есть полный текст. Я имел в виду, что никто не напечатал перевод — он был удивлен и даже слегка раздосадован, что теперь в США проблемы с выпуском книги, посвященной мескалину. Тебе, наверное, легко удастся ее заполучить. Посылаю тебе адрес. Мне кажется, что Грегори до сих пор часто видится с ним».
Ферлингетти понравилось, и он опубликовал «Призрачное чудо» пять лет спустя по настоянию Анаис Нин.
Той ночью Аллен понял, что он последний раз выключает свет и такая знакомая комната погружается во мрак. Он выключил, а потом включил свет и, скрестив ноги, сел на кровать, на нем была голубая рубашка, он сидел с голыми коленями и смотрел на стены. Он схватил свой дневник и написал: «Здесь последний стих» и описал в нем все, что видел: стул, сидя на котором он написал «Льва Настоящего» и «Посвящение тете Розе», американский, уже упакованный, рюкзак, прислоненный к стенке рядом с коробкой книг, на которой было написано «Европа». В банке из-под пива стояла роза, сигареты, пепельница и носовой платок лежали на кровати. На столе стоял блестящий коричневый чайник, а рядом — серебристая банка с сахаром, в которой когда-то был горох. Шторы, выстиранные впервые за шесть месяцев, колыхал ветерок с Сены, катившей свои воды всего лишь в пяти домах отсюда. На беленой стене висели портреты Теодора Рузвельта и Жана Жене и календарь, который привез Питер и на который Аллен не обращал никакого внимания. В шкафчике стояли оливковое масло, горчица, кастрюльки и специи, скопившиеся за год. Он глубоко прочувствовал этот печальный момент. Он выключил свет и подумал о Нью-Йорке, которого не видел 18 месяцев.
Когда на следующий день Билл и Грегори провожали Аллена на вокзал, откуда он должен был доехать до порта, Билл расплакался. Аллен тоже расплакался, он понимал, что, возможно, он никогда больше не будет так тесно общаться с двумя друзьями. Билл говорил, что собирается в Индию вместе с Жаком Стерном, и Аллен не знал, правильно ли он поступает, что уезжает и бросает его одного.
Сразу по приезде в Нью-Йорк Аллен сел на автобус до Патерсона и поехал к родителям, которых не видел больше года. По пути он нацарапал в дневнике: «Билл этажом ниже, Грегори — этажом выше. Увижу ли я когда-нибудь еще Билла? Аллен оставил его в слезах — потрясающая святость». Аллен вернулся в Нью-Йорк, когда интерес к «разбитому поколению» все еще был достаточно высок, и Марк Шлейфер взял у него интервью для «Виллидж Войс». Когда он спросил его, почему тот вернулся, Аллен ответил: «Чтобы спасти Америку. От чего, не знаю». Как обычно, он посвящал много времени, продвигая работы своих друзей, до сих пор остававшиеся неизвестными даже читателям Гринвич-Виллидж. «Восемь месяцев в Париже я жил с Берроузом и Грегори Корсо. Теперь стихи Грегори льются спокойно, они с Берроузом по-прежнему живут там, последний пишет великолепные поэмы. После „Бензина“ Корсо как поэт развивается дальше. Я-то слишком литературен, а Корсо может писать об изъеденной молью шерсти и об атомных бомбах…» На той же странице — вырезка из City Lights, в которой говорится о том, что только что вышла «Бомба» Грегори в форме буклета.
Закончился парижский период жизни Аллена Гинзберга. Его вдохновило то, что его творчество было хорошо принято художниками и писателями, и в этой атмосфере он написал несколько очень хороших стихотворений. Хотя он еще много раз бывал в Париже и в Бит Отеле, он больше никогда не чувствовал себя там своим. Самому же Бит Отелю предстояло пережить еще несколько периодов.
Глава 6
Порты входа
Теперь я полагаю, что ты, Брайон, двигаешься со мной в одном направлении. Будь только лаборантом, говорю я, наука, только наука! Все мы только ученые, мы исследуем факты, и нас нельзя винить, даже если мы обнаружим что-то отвратительное.
Уильям Берроуз. Порты входа
Когда Билл Берроуз впервые приехал в отель, он поселился в одной из «подвальных» комнат номер 15. Это были крошечные комнатки, выходящие на лестничную площадку, в каждой маленькое окошко на лестницу, его можно было открыть, но на нем стояла решетка. Кто-то закрашивал окна краской. Кто-то вешал занавески, остальным было все равно, смотрят ли к ним соседи, поднимаясь по лестнице в свои комнаты. Свет в «подвальные» комнаты проникал только с лестницы, а окна на самой лестнице в последний раз чистились незадолго до смерти месье Рашу. Билл: «Я поселился на втором этаже. Окна моей комнаты номер 15 выходили на лестничный пролет и не давали света совсем. Тогда здесь жил Т, Тони, кровосмеситель. Между мной и улицей была комната, в которой как раз и жил этот сицилиец Тони, он проживал вместе с женой и дочкой, иногда они собирались все вместе и начинали кричать друг на друга, и это продолжалось часами. Он всегда кричал на женщину, а она кричала в ответ. Этот тощий паренек выглядел как типичный гангстер: ввалившиеся щеки, высокие скулы. С ними вместе в комнате жила дочка, и, может быть, она обвиняла его в том, что он трахал дочку, я точно не знаю.
