Он рассказал про видение Биллу. Билл написал в ответ: «Мы должны осуществить молниеносный захват цитаделей просвещения. У нас есть для этого все возможности». Кстати, Брайон только через год понял, что с ним случилось, именно после этого происшествия он придумал и сконструировал одно из самых интересных своих изобретений — «Машину мечты».
Когда Билл увлекался своими зеркалами, он пачками глотал «Эубиспазм», это позволяло ему не допускать усиления своей привычки и означало, что он был чист перед законом в случае полицейского налета. «Эубиспазм» — маленькие черные таблеточки опия с добавлением кодеина, они считались лекарством от гриппа и продавались без рецепта в любой аптеке во Франции. Билл коротал зиму в комнате номер 25, облаченный в старый серый свитер, который в 1955 г. Брайону подарила Мэри Кук, и, наблюдая за тем, как рисует Брайон, он и сам начал рисовать и в начале января 1959 г. отправил Аллену несколько своих работ, выполненных в каллиграфическом стиле Гайсина. Несмотря на большое влияние Брайона, это все-таки были работы именно Берроуза, а не Брайона.
К Брайону часто заходила Фелисити Мейсон, английская аристократка. Это была бывшая шпионка, по мужу состоявшая в родстве с королевой-матерью. Они встретились с Брайоном в кафе отеля, в котором она останавливалась, когда в 1952 г. после второго развода ехала в Марракеш. Обнаружилось, что они родились в соседних городках на Темзе и что у них у обоих погибли единокровные брат или сестра. Они тут же придумали, что состоят в родственных отношениях, и когда к столику подходил приятель Брайона, он объявлял: «А это моя сестра. Она только что приехала».
Брайон восхищался ее тягой к приключениям и оказывал ей знаки внимания. Она начала с того, что завела романы с двумя юношами-арабами из «хороших семей» — один приходил к ней в послеполуденное время, другой по ночам: «Они оба обрезаны, прекрасные любовники, и я не знала, чей пенис лучше. Вот их и прозвали райскими близняшками».
Фелисити не слишком нравился Бит Отель. В своей книге «В поисках любви», где Брайон был назван Максом — он сам хотел, чтобы его так звали, — она писала:
«Я не очень много времени проводила с Максом в его дешевом отеле, меня тошнило от единственной на весь этаж вонючей уборной на турецкий манер, от крыс, снующих по червивой лестнице, по которой надо было взобраться, чтобы попасть к Максу в комнату. Когда вы до нее добирались, вы обнаруживали, что в крошечной комнатке изгнанные из интеллектуальных кругов наркоманы ведут активную общественную жизнь, хотя мне всегда было ближе предыдущее поколение Хемингуэя и Гертруды Стайн, где еда, выпивка и светская жизнь сочетались с умственной деятельностью. Тут же наркотики вели всех к бедности. Тогда битники были по-прежнему почти неизвестны в литературе и выживали, как могли, в этом невероятно убогом отеле на левом берегу. Я была моложе их всех, но чувствовала себя принадлежащей другому поколению, иностранкой. Но в то же время я восхищалась ими и любила их и время от времени наведывалась в Бит Отель».
Фелисити больше нравился привычный для нее роскошный образ жизни:
«Брайон, как обычно, жил сразу в нескольких мирах. Он выходил из Бит Отеля в старых голубых джинсах, которые еще не вошли в моду, казался принцем и общался с людьми из самого высшего общества. Как-то, помню, богатые друзья пригласили нас в „небольшую забегаловку рядом с дорогой“, а оказалось, что это „Tout dʼArgent“, где бокалы с вином обкладывали льдом, чтобы белое вино было достаточно холодным, и где для того, чтобы сделать подливку для утки, брали другую утку, отделяли мясо и промалывали его. Брайон вошел с обычным самодовольным видом, а я трусила позади в сандалиях, короткой юбке и с пакетом с фруктами, пытаясь выглядеть так, словно у меня на голове была шляпа с перьями, а на мне было маленькое черное платье и большие бриллианты. Мы справились с задачей, и нас усадили за лучший столик рядом с окном, из которого открывался вид на Нотр-Дам. И все было чудесно, пока у Брайона не начался приступ астмы и мне не пришлось быстро вести его обратно в Бит Отель. Но мы ушли очень торжественно, и все нам кланялись. Он всегда был королем, невзирая на то, что на нем было надето, лохмотья или парадный камзол».
Биллу нравилась Фелисити, она стала одной из немногих его подруг, дружба с которыми продлилась всю жизнь. Как-то раз он вместе с другими американцами-изгнанниками пришел к ней на обед на набережную Ла Турнель. Пьяный Брайон рухнул на пол, и Билл попросил ее вернуться вместе с ним в отель, но она отказалась. Впоследствии она говорила: «Он не в моем вкусе».
Билла всегда забавляли буржуазные притязания Брайона и то, как он представлял своих многочисленных приятелей-аристократов, он говорил: «Иногда заглядывают какие-то благополучные приятели Брайона, и он говорит: „Принцесса!“» Было в Бит Отеле одно «но», которое очень сильно смущало Брайона, — в комнатах не было телефонов, так что его великосветским приятелям приходилось оставлять записки или же договариваться с мадам Рашу, чтобы она передала просьбу позвонить им. Вспоминает Жан-Жак Лебель: «Брайону, Аллену или Грегори хоть и редко, но иногда все-таки звонили, и тогда мадам Рашу выходила и кричала в окна, выходившие на улицу: „Эй, месье Брайон! Вам звонят! Это мадам Рашу!“ Вся округа была в курсе, кому звонят. Это была большая деревня».
Тем временем в результате действий неутомимого Гинзберга в весеннем выпуске Chicago Review за 1958 г., выпускаемом Чикагским университетом, были опубликованы главы из «Голого ланча», еще там напечатали три отрывка из Керуака и три стихотворения Аллена. Потом в летнем номере издатели Ирвин Розенталь и Пол Кэрролл опубликовали другие произведения Керуака, а в осеннем появились другие главы из «Голого ланча» и два письма от Аллена. Но на дворе стоял 1958 г., а Чикаго находился на Среднем Западе, так что осенний выпуск привлек внимание Джека Мабли, журналиста колонки сплетен из Chicago Daily News, разгромившего номер. Он озаглавил свою статью «Писанина на потребу толпе», а закончил ее фразой «однако Чикагский университет опубликовал это. Попечителям следовало бы внимательнее следить за тем, что творится в их вотчине». Конечно же, попечители последовали его совету, и Розенталя вызвали на ковер к декану Уилту, попросив его принести с собой все материалы, за опубликование которых в зимнем номере 1958–1959 он ратовал. Декан совершенно не хотел, чтобы что-то нарушало спокойствие или обижало местные органы опеки. Запретили публиковать десять глав из «Голого ланча», «Полуночного ангела» Керауака и рассказ Эдварда Дэлберга, даже статью про немецкий импрессионизм посчитали слишком скабрезной для впечатлительных умов Иллинойса.
Розенталь с Кэрроллом уволились и создали фонд, от которого не ждали никакой прибыли, чтобы опубликовать журнал в планировавшемся виде. Они спросили у Керуака, как бы он назвал новый журнал. Он посмотрел на записку у себя на столе, где было написано «Купить большой стол». Новый журнал стал называться «Большой стол». К тому времени и Аллен, и Питер уже вернулись в Штаты, а Грегори ненадолго приехал в Нью-Йорк, и они все вместе отправились в Чикаго, чтобы принять участие в благотворительном чтении, сбор от которого должен был пойти на оплату издания.
