На первом месте их надо поставить так называемую общеземскую организацию, которая потом несколько раз меняла названия и даже характер. Происхождение ее было типично для тогдашней России. В 1896 году съехавшиеся в Москву на коронацию председатели почти всех губернских земских управ решили ознаменовать это событие благотворительным делом от имени и за счет всех русских земств. Инициатива этого плана исходила от Самарского земства, а его исполнение было поручено Московскому земству. Идея казалась настолько лояльна, что даже сам московский генерал-губернатор, великий князь Сергей Александрович, к ней отнесся сочувственно. Оказалось, однако, что и это лояльное начинание «незаконно» и угрожает «основам». Земства могли ведать только «местные нужды», и потому их «объединение» для какого бы то ни было общего дела противоречило закону. Так разъяснил министр внутренних дел Горемыкин. Этому пришлось подчиниться; но оказалось, что и этого мало. Само совещание председателей земских управ было признано незаконным, ибо никакой закон его не разрешал. Такое толкование министерства было настолько нежизненно, что в нем оно уступило. За совещания председателей не предполагалось карать, готовы были впредь с ними мириться, но при непременном условии, чтобы они происходили на частных квартирах и чтобы о них ни слова не попадало в печать. Что такое отношение к «неразрешенным собраниям» рассматривалось как «особая льгота» для земств, показывает, как тогда понимали в России «права человека». Так создалась общеземская организация. В нее входили не только председатели губернских управ, но могли входить и другие члены управы и даже просто видные земцы. Но было понятно, что раз эта организация признавалась только терпимой в виде особого снисхождения, что официальных выборов в эту организацию поэтому не было, то в нее и соглашались входить только те, кто самостоятельности и независимости земств сочувствовали и готовы были за них в глазах министра внутренних дел рисковать своей репутацией. Так общеземская организация фактически превратилась в объединение передовой части русского земства. Для общественности это было полезно, но со стороны властей вызвало предвзятое подозрительное к ней отношение.
В 1902 году это вышло наружу. В этом году было создано Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности под председательством Витте. Он в нем хотел поставить основной для России крестьянский вопрос, который безуспешно пытался поднять еще в 1898 году в качестве министра финансов. С постановкой этого вопроса должна была начаться в России новая эра, продолжение и завершение Великих Реформ согласованной деятельностью общественных сил и исторической власти, хотя бы и самодержавной. Но вопрос о сельском хозяйстве, о положении крестьянства в России был настолько важен, что при обсуждении его обойти земства было нельзя. Он касался непосредственно и их компетенции. Но тогдашний министр внутренних дел Д.С. Сипягин, несмотря на свою личную дружбу с Витте, восстал против привлечения к его обсуждению «земских собраний». Он не хотел расширять их значения. К участию в совещании были допущены только председатели земских управ, как лица, состоящие на государственной службе и утвержденные в своих должностях государственной властью. Многие земские деятели сочли себя оскорбленными и предлагали работу Особого совещания игнорировать. Чтобы установить по этому вопросу общую для всех земств линию поведения, и был назначен в Москве съезд общеземской организации. Сипягин к этому времени был уже убит Балмашевым. Съезд состоялся в 1903 году на частной квартире Д.Н. Шилова. Не участвуя в съезде, я все это непосредственно знал. Помню, как М.А. Стахович, под свежим впечатлением съезда, рассказывал мне о его деловитости, серьезности и умеренности. На нем было решено Особого совещания не бойкотировать; посоветовать председателям земских управ, как участникам Особого совещания, докладывать о ходе его работ своим земским собраниям, что было для них как выборных лиц прямым долгом. Была разработана программа реформ, которые было желательно во всех местных комитетах отстаивать. А так как уездные комитеты состояли под председательством предводителей, имеющих право в них приглашать сотрудников по своему усмотрению, то им рекомендовать включать в них, где возможно, весь состав уездных земских собраний. Конфликт правительства с земцами этим путем казался благополучно улаженным, но со стороны власти на это последовал один из тех бессмысленных шагов, которые раздражали общественность и углубляли пропасть между нею и властью. Министром внутренних дел после Сипягина был уже Плеве. Он догадался, куда это может вести, и изобразил перед Государем земский съезд, как «противодействие видам правительства», и все его участники получили «высочайший выговор». Большинство через губернаторов, а некоторые, в том числе Стахович и Шипов, через самого В.К. Плеве. Со Стаховичем, как с предводителем, он был крайне резок, считая его как бы изменником дворянству, с Шиповым же, напротив, очень любезен; сожалел, что первый их разговор начинается с такого неприятного дела. Плеве тогда рассчитывал привлечь Д.Н. Шилова на свою сторону; когда же убедился в тщете этой надежды, переменил свое к нему отношение и при следующих выборах председателя Московской губернской управы Шилову отказал в утверждении. Сам Плеве вел тогда очень большую игру. Он боролся не с земцами, а с возможностью либерального самодержавия, которое представляла собой позиция Витте. Он победил, и Витте был удален с поста министра финансов, получив «почетное назначение» – на безвластный пост председателя Комитета министров. Реакция Плеве на земское совещание нанесла непоправимый удар надеждам на деловое сотрудничество власти с общественностью и усилила чисто «политическое организационное движение» в земской среде.
Знаменательно, что в это именно время и состоялось за границей образование нелегального Союза освобождения. Был назначен там съезд из представителей «либеральных земцев» и в равном с ними числе из неземцев, то есть чистой интеллигенции. Состав интеллигентов был очень высок и разнообразен; в него входили известные всем имена науки, философии и публицистики. Так чистые интеллигенты вступали в союз самостоятельной и равноправной с земцами общественной силой.
Об русской «интеллигенции», ее особенностях и исторических заслугах говорили и спорили много. От этого спора я сейчас остаюсь в стороне. Но специальный характер и роль в России того, что мы называли «интеллигенцией», полезно усвоить; особенно сопоставляя их с «земцами», которые Освободительное Движение создали и которые были тоже интеллигентами, но только в широком, а не «специфическом» смысле этого слова. Образованные земцы были прямыми продолжателями эпохи Великих Реформ, то есть совместной работы передового общества с исторической властью. Они хотели воскресить эту традицию, докончить то, что тогда было начато. Теперь положение было иное. Существовали вопросы, которых тогда еще не было. Появились новые классы; были освобожденные крестьяне, которых нечего было защищать от помещиков, но зато со своим специальным аграрным вопросом. Быстро вырос промышленный класс, буржуазия, власть капитала, на которых прежде смотрели свысока, но которые в новом обществе делались главной силой. Вместе с промышленным классом создавался и пролетариат, уже оторванный от земли и от деревни. У земцев, то есть у землевладельческого класса, прямой кровной связи с этими новыми классами не было. Их нужды, настроения, претензии не только перед властью, но и перед старым «обществом» и стала представлять «интеллигенция». Она вдохновлялась не только тем, что сама часто из этих новых классов выходила, но и большим знакомством с теорией и практикой Запада, где давно существовали и разрешались проблемы, которыми тогда впервые занимались в России. От интеллигенции и узнавали о рабочем вопросе, и о борьбе труда с капиталом, и о «власти земли» над крестьянами, и об успехах революционных движений в Европе. Их оценки часто бывали другие. Если земцы вдохновлялись эпохой Великих Реформ, то, напротив, социал-демократ Мартов реформу 19 февраля 1861 года назвал «великим грабежом земли у крестьян». Такие крайние взгляды еще были новы тогда и потому могли быть поучительны; всем нужно было всестороннее знание того, что представляет собой Россия, – в этом и было значение интеллигенции. Но у нее было одно общее свойство: она не имела практического опыта в управлении государством. Потому «Беседа» и не хотела включать их в свой состав. В Союз освобождения они входили как представители «общественности» в ее противоположении существовавшей государственной власти. Они были незаменимы как ее критики, для выражения общественных нужд, для формулировки целей, к которым должно идти государство. Но вопрос о том, каким путем лучше этого достигать, был вне их возможностей и компетенции. В этом была своеобразная слабость Освободительного Движения, созданная условиями нашей прошлой политической жизни. Влияние этой великодушной, свободолюбивой, самоотверженной, но неопытной интеллигенции на ход событий в России наложило свой отпечаток.
