Влияние этой судейской работы отражалось и на другом подходе к вопросам, что небезынтересно отметить. Судьям, поскольку они не только применяли законы, но должны были их толковать, пробелы их пополнять и своими решениями создавать авторитетные для других «прецеденты», было благодаря этому не чуждо некоторое участие в установлении норм, по которым живет государство, то есть как бы суррогат законодательной деятельности. Но у них она по необходимости носила особый характер. При толковании и пополнении законодательных норм судьи должны были исходить из того, что в них заключалось или было в них возможно увидеть. Судейская, а потому и адвокатская деятельность приучала, следовательно, к известной доле «консерватизма», уважения к существующим нормам, к желанию их улучшать, раскрывать их внутренний смысл, не отрицая их и не разрывая с ними связи своим толкованием. На современном языке это и называется «эволюцией».
Такой подход к законодательству свойственен не только судам: он вообще прием нормальных мирных эпох, когда думают об улучшениях, а не переворотах. Медленная эволюция – закон жизни; переворот – ее кризис, иногда необходимый, но сам по себе никогда не желательный. Моя судебная практика только укрепила меня в том понимании, которое создала во мне и моя эпоха, и мое личное прошлое.
Я позволю себе для ясности иллюстрировать на личном примере стиль законодательства мирных эпох. Ведь и в мелочах отражаются общие законы жизни.
В 1916 году Прогрессивный блок решил для рекламы себе поставить на повестку тот правительственный законопроект о крестьянском равноправии, который был внесен в Думу еще в 1907 году, в замену меры 5 октября 1906 года, проведенной П.А. Столыпиным в порядке 87-й статьи Основных Законов. Я был избран докладчиком. Для меня крестьянский вопрос был тогда новое дело; но самый доклад никаких трудностей не предвещал. Мера 5 октября 1906 года давно вошла в жизнь. Никто ее не оспаривал. Утверждение ее Думой через десять лет ее неоспоренного существования казалось простою формальностью. Чиновник канцелярии принес мне для подписи уже заготовленный им краткий доклад. Такой способ работы был тогда у депутатов очень в ходу. Я рад, что им не соблазнился и над вопросом сам поработал; хотя мои труды и пропали, зато я лучше мог кое-чему научиться и оценить, с каким багажом мы принимались за дело. Я не захотел ограничиваться одним утверждением действующего закона и задумал распространить его принципы и на области, которых он до тех пор не касался, например на крестьянские натуральные повинности и их тяготы по управлению «волостью». Это можно было сделать в виде поправок к закону. Условия рассмотрения законопроекта, уже введенного в жизнь по 87-й статье, делали такой прием исключительно выгодным, но и рискованным. Если бы законопроект с поправками был Государственным советом отвергнут, то прекратили бы действие и те меры, которые были уже фактически введены с 1906 года. Обеим законодательным палатам было трудно взять на себя ответственность за подобный исход. Если бы Дума со своими поправками пошла слишком далеко и из-за них весь закон был бы отвергнут, ответственность за гибель того, что было уже ранее сделано, легла бы на Думу. Такую же ответственность приняла бы на себя и вторая палата, если бы оказалась чересчур несговорчивой.
Нужен был компромисс. Когда мой доклад был Думою принят и перешел в Государственный совет, там докладчиком был назначен наш антипод А.С. Стишинский. Он понял трудность нашей позиции и приходил ко мне «торговаться», чтобы непременно прийти к соглашению. Революция 1917 года помешала узнать, на чем бы это кончилось.
При проведении этого законопроекта через Думу опасность для него выходила не от противников, а от друзей, которые им хотели воспользоваться, чтобы под видом поправок протащить контрабандой новые нормы, ничем с рассматриваемым законом не связанные. Так, «трудовики» предложили в виде поправки просто уничтожить институт «земских начальников». Кадетская фракция крестьянское равноправие пожелала дополнить еврейским. Худший враг евреев не мог придумать более ложного, а для самих евреев более вредного шага; эта поправка рисковала бы из-за евреев отнять у крестьян те права, которыми с 1906 года они уже фактически пользовались. Мне пришлось, как докладчику от имени комиссии, возражать против такого предложения собственной фракции. Для такого нарушения дисциплины мне помогло отсутствие лидеров партии, которые были тогда за границей в парламентской делегации. Чтобы провести через Думу закон с моими поправками, я принял другую необычайную меру: попросил устроить для меня собрание крестьянской группы, вместе с ними обсуждал принятый в комиссии законопроект и объяснял значение внесенных в Думу поправок; мы во всем с ними пришли к соглашению. После этого в заседании все крестьяне голосовали вместе со мной, а так как они состояли членами различных политических партий, начиная с крайних правых до крайне левых, а самый закон касался более всего их интересов, то и их фракции были склонны считаться с их поведением. Когда закон в редакции, предложенной мной от комиссии, через Думу прошел, крестьянские депутаты поднесли мне за это благодарственный адрес и потом не раз меня в свою группу приглашали для обсуждения с ней других недостаточно для них ясных вопросов. Это произошло, между прочим, и в феврале 1917 года. Прохождение этого закона было примером того, как можно многое улучшать, исходя из того, что уже существует, без резкой ломки. Конечно, это не всегда возможно и даже желательно. Бывает застарелое зло, которое надо вырвать с корнем и сразу, как сшивший зуб; такова была личная зависимость крепостных крестьян от помещика. Но сама необходимость подобных приемов является только расплатой за то, что нужная реформа пришла слишком поздно. Нормальная эволюция государства может обходиться без этого.
То, о чем я сейчас рассказал, сохранилось в стенографических отчетах 4-й Государственной думы за 1916 год. Но я хочу в связи с этим припомнить и другую попытку, которая по некоторым причинам мне особенно памятна и от которой следов не осталось. Изучая тогда проблему крестьянства, я столкнулся с аграрным крестьянским вопросом, которого не коснулась реформа Столыпина 9 ноября 1906 года. Проведенная в порядке 87-й статьи, она была превращена в закон в 3-й Государственной думе. Но этот закон не все разрешал; у крестьян оставались «надельные земли» и особое на них законодательство. Мне пришло в голову, что и этот вопрос можно было разрешить до конца, не внося резкого потрясения в то, что существовало. Я об этом сделал доклад в Петербургском юридическом обществе, где один из специалистов по крестьянскому законодательству, присяжный поверенный А.А. Леонтьев, меня благодарил за то, что я поставил этот вопрос. Тот же доклад я прочел и в Московском юридическом обществе. Это заседание совпало с днем убийства Распутина; из-за этого доклада я должен был уехать в Москву, несмотря на просьбы Юсупова и Пуришкевича быть в этот день в Петербурге. Об этом можно найти в воспоминаниях их об убийстве, и особенно в моих к ним дополнениях («Современные записки», № 34). Потом все слилось в моей памяти в один эпизод. Самый мой доклад был напечатан в «Вестнике гражданского права», в декабре 1916 и январе 1917 года.
Укажу, в чем его сущность. Так как такие вопросы революция стерла, то моего тогдашнего доклада без пояснения сейчас было бы невозможно понять.
