Между тем диаконы стали далеко не только попечителями «о столах», а главными помощниками епископов и пресвитеров во всех богослужениях, выполняющими самые разные ритуальные функции, а служение в сане диакона стало необходимым этапом для всех, кто хочет стать пресвитером и епископом соответственно.
Итак, уже на самом раннем этапе Церковь четко иерархизировала свою структуру, определив три уровня священства — диаконство, пресвитерство и епископство. Все остальные церковные звания уже не имеют никакой сакраментальной, то есть сакрально-ритуальной, функции, неотъемлемой для Церкви, а обусловлены все теми же задачами управления Церковью.
Например, когда епископий стало слишком много, то был введен титул архиепископа, «первого среди равных» епископа, который служил в столичном городе данного региона и мог в административно-экономическом смысле управлять подчиненными епископиями.
Так же появился титул митрополита — епископа митрополии, крупнейшего города, который мог быть столицей целой страны. При этом впоследствии возведение в сан епископа, а также получение титулов архиепископа и митрополита далеко не всегда предполагало наличие собственной территории, а могло быть особой наградой с какими-либо дополнительными обязанностями и привилегиями.
Наконец, в V веке появляется самый главный титул патриарха — главы всей Поместной Церкви как автокефальной (самоуправляемой) части единой Вселенской Церкви. Патриарший титул позволяет соответствующей Поместной Церкви окончательно закрепить свою суверенность, после чего она уже никогда не может произвольно оказаться частью другой Поместной Церкви.
Но это все будет потом, когда Церковь благодаря Константину и его последователям обретет воистину имперское могущество, — в первые три века Вселенская Церковь представляла собой своеобразную «конфедерацию» городских епископий, разбросанных по всему Средиземноморью и за его пределами, подобно многочисленным колониям, у которых нет и практически не может быть одного центра.
Вместе с этим ни в коем случае нельзя сказать, что главой Церковью были епископы, как впоследствии архиепископы, митрополиты или патриархи. Главой Церковью христиане считают только самого Господа Иисуса Христа, в то время как епископы — это только наследники апостолов, управляющие не всей Церковью в целом, а конкретной иерархией на конкретной территории.
Источником общецерковной власти является церковный Собор, на котором решаются все возможные вопросы и его постановления имеют всеобщеобязательную силу для тех, кто в нем участвовал, а также силу весьма авторитетного прецедентного права для всех остальных членов Церкви. Если не считать первое собрание одиннадцати апостолов для избрания двенадцатого апостола Матфея вместо отпавшего Иуды (Деян. 1:13–26) и упомянутого нами собрания для постановления семи диаконов (Деян. 6:1–6), то первым большим Собором в истории Церкви был так называемый Апостольский Собор в Иерусалиме 49 года (Деян. 15: 1–34), на котором после определенной дискуссии было решено отказаться христианам от соблюдения целого ряда иудейских канонов (обрезания и др.), сохранить которые требовала группа христиан из обратившихся фарисеев. Иерусалимский Собор знаменовал собой разрыв с иудаизмом и начало систематической самоорганизации Церкви.
В дальнейшем таких Соборов было очень много, они собирались в самых разных городах по самым разным поводам, ссылались друг на друга и противоречили друг другу, образуя своего рода коалиции различных епископий, далеко не всегда мотивированных исключительно богословскими соображениями. Конечно, в соорганизации подобных коалиций определенную роль нередко играли чисто секулярные факторы — влияние местных богословских школ, сходство региональных интересов, этнокультурная идентичность, ситуативная солидарность по разным причинам вплоть до личных, карьерных и психологических проблем тех или иных членов Церкви. Но чем больше становилась Церковь, тем труднее было навязать ей какое-либо непопулярное мнение или безусловный авторитет какого-либо одного богослова — ставшая одной из масштабных религиозных организаций всей Римской империи благодаря своему неуклонному миссионерству, христианская Церковь сама начала мыслить в еще более масштабных «имперских» категориях и не могла себе позволить расколоться из-за каких-либо маргинальных веяний.
Даже удивительно, что за три первых столетия развития христианства, весьма тяжелых в сравнении с последующими временами, ни одно внутрицерковное движение деструктивного характера, каковые всегда были, не возобладало настолько, чтобы произвести в Церкви масштабный раскол. Во многом это можно объяснить атмосферой постоянного выживания и риска, заставляющей христиан консолидировать свои силы больше, чем разобщать, и оставлять решение сложных догматических вопросов на потом. Ведь не надо забывать, что первые три века в истории Церкви — это не только эпоха миссионерской экспансии, но и эпоха спорадических гонений на Церковь, устраиваемых римскими властями в ответ на эту экспансию. Поэтому любая христианская община все время испытывала опасность с двух сторон — извне, со стороны языческого государства и общества, и изнутри, со стороны периодически возникающих фанатичных раскольников, превратно понимающих сущность и задачи церковной жизни.
В этом смысле исследователь эпохи раннего христианства, как, впрочем, и других эпох, всегда стоит перед проблемой различения подлинных христиан того времени и тех экстремистски настроенных неофитов, которых тогда часто можно было встретить в различных экстатических мистериях и которые приняли Церковь Христову за очередную такую «мистерию» и навязывали ей суицидально-истерическое отношение к реальности. Разумеется, никто из этих квазизелотских групп, исполненных ревности не по разуму (Рим. 10: 2), не мог повлиять на всю Церковь, но они могли изрядно испортить жизнь любому приходу, провоцируя негативное отношение к Церкви со стороны других людей, которые могли принять ее за очередную восточную секту, со дня на день ожидающую конца света и уродующую своих адептов. В более-менее спокойные времена процент таких людей понижался, но в любой кризисный момент их число возрастало, и иным клирикам приходилось в большей степени успокаивать этих радикалов, чем защищать Церковь от внешних нападок. Еще хуже было, если подобный контингент проникал в церковную иерархию и достигал епископства, но таких случаев было немного. Между тем христиан не так легко было найти и тем более осудить на законных основаниях — средний христианин, как правило, ничем не выделялся на фоне общей римской толпы, он был нормальным добропорядочным гражданином, был готов служить в армии, участвовать в общественной жизни, содержать семью и заниматься своей профессией. Единственное, что можно было заметить, — это то, что он периодически удаляется в места собрания христиан и проведения Литургии, а также читает молитвы, крестится, постится по-своему и не выражает особого почтения к богам и к императору, позволяя себе сомнения в адрес их величия, за что мог даже получить упреки в «безбожии» и «богохульстве», в чем обвиняли многих философов, начиная с Сократа. Иное дело, если этот христианин распространял свою веру, и трудно было не узнать о том, что он действительно не чтит Юпитера и Августа и верит в того самого «еврейского Спасителя», о котором все больше говорят на праздничных рынках и в римских термах, — вот в этом случае никто не мог гарантировать благополучный исход его жизни.
