По крайней мере, Обри снова выздоровел, но у него появился необыкновенный талант исчезать всякий раз, когда ему выпадало свободное время. Джинджер пробовала выяснить, куда он исчезает, но безуспешно… и это, в большому счету, не имело смысла. «Пилигрим» – большой корабль, но его необычайно многочисленная команда заняла все выделенное для жизнеобеспечения пространство. Поскольку Обри не умел становиться невидимкой, у Джинджер сердце разрывалось от мысли, что он так напуган, что нашел какую-то укромную дыру и сразу после дежурства мчится прямо туда, прятаться.
Но уж если она не могла найти его, то и Штайлман, вероятно, не смог бы, утешала она себя. Это уже кое-что.
* * *
Обри Вундерман замычал от боли, в очередной раз ударившись лицом о спортивный мат. Он полежал с секунду, тяжело дыша, поднялся на четвереньки и помотал головой. Все части тела, кажется, остались на своих местах, и он, подавшись назад, привстал на колени и посмотрел на ганни Хэллоуэлла.
– Уже лучше, Вундерман, – подбодрил Хэллоуэлл.
Обри рукавом спортивного костюма вытер мокрое от пота лицо. Все кости и мышцы болели, а синяки и ушибы появлялись на самых невообразимых местах, но он знал, что Хэллоуэлл прав. Обри действительно делал успехи. Комбинация, которую он только что попытался выполнить, почти преодолела защиту старшего сержанта, и Обри приземлился так жестко только потому, что Хэллоуэлл выманил его на слишком сильный встречный удар и бросил через себя намного энергичнее, чем Обри ожидал.
Обри снова встал в стойку, все еще тяжело дыша, но Хэллоуэлл покачал головой.
– Перерыв пять минут, парень, – сказал он, и Обри с удовольствием плюхнулся на мат.
Хэллоуэлл усмехнулся и сел рядом с ним, скрестив ноги. Обри подавил знакомый прилив зависти, слушая совершенно ровное дыхание Хэллоуэлла.
Юноша лег на спину и уставился в потолок. Вокруг него свободные от вахты морские пехотинцы «Пилигрима» продолжали отрабатывать удары. Пока он не начал обучаться здесь, он не понимал, до какой степени отличается отделенный от корабельной команды коллектив морской пехоты от всех остальных. О! Он знал о традиционном соперничестве между «бронецефалами» и «звездоплюями». Но он был так погружен в тесный мирок своей вахты! Он даже не догадывался о том, что команда «Пилигрима» на самом деле состоит из нескольких отдельных, почти изолированных миров. Каждый человек на корабле знал в основном служащих своего подразделения в структуре служб корабля, и даже если у него были друзья в других секциях, друзей все чаще отвлекали свои заботы. Обычно выходило так, что он меньше общался с ними, чем с коллегами, даже если последние ему совсем не нравились.
И если это было верно в отношении дружбы среди обычного персонала флота, то это было в десять раз вернее для морской пехоты. Морские пехотинцы составляли часть орудийных расчетов, но у них была своя кают-компания, свои жилые каюты, собственные тренировочные площадки и собственный офицерский и сержантский состав. У них существовали особенные традиции и ритуалы, не очень понятные для рядового состава флота, но морские пехотинцы, казалось, были очень довольны таким положением дел.
Все это заставляло его задумываться, почему ганни Хэллоуэлл согласился помогать какому-то там Обри Вундерману, который не имел абсолютно никакого стремления стать когда-нибудь морским пехотинцем.
Обри полежал несколько секунд на мате, затем собрался с духом и, приподнявшись на локте, обратился к Хэллоуэллу:
– Старший сержант…
– Да, слушаю.
– Я, м-м, благодарен вам за то, что вы возитесь со мной, но…
– Выкладывай, Вундерман, – пророкотал Хэллоуэлл. – Мы сейчас не на ринге, так что тебе не будет больно, даже если действительно сделаешь какую-нибудь глупость, – добавил он с усмешкой, поскольку юноша замолчал, явно испытывая неловкость.
Обри покраснел и усмехнулся в ответ.
– Я только хотел узнать, почему вы это делаете, ганни.
– Я мог бы сказать так: потому что кто-то должен это сделать, – помолчав, ответил Хэллоуэлл. – А еще потому, что я не люблю таких ублюдков, как Штайлман, или даже потому, что я не хотел бы, чтобы на моей совести была жизнь парня, который только недавно начал бриться. Я полагаю, можно засчитать все причины, и любая из них могла бы послужить главным поводом для моего вмешательства. Но, честно говоря, настоящая причина в том, что меня попросил об этом Харкнесс.
– Но я думал… – Обри замолчал и пожал плечами. – Я ценю это, старший сержант, но я… м-м… думал, что главстаршина не очень ладит с морской пехотой, и… как это…
– … и наоборот? – со скрытым смешком закончил за него Хэллоуэлл и тоже пожал плечами. – Когда-то, пожалуй, ты оказался бы недалеко от истины, парень, но это было до того, как он одумался и женился на сержанте морской пехоты. – Обри от удивления широко открыл глаза, и старший сержант громко рассмеялся. – Значит он не говорил тебе об этом?
– Нет, – ответил Обри дрожащим голосом.
– Ну да, женился, и она – моя давняя подруга, мы вместе учились. Но я сомневаюсь, что большинство из нас, «бронецефалов», когда-либо действительно серьезно обижались на его пунктик. Видишь ли, Вундерман, у Харкнесса никогда не было к нам личной ненависти. Ему просто нравилось драться, и, выбирая морских пехотинцев, он просто не хотел трогать своих.
– Вы хотите сказать, что все те драки, которые каждый раз заканчивались для него разжалованием, были только ради забавы?
– Я никогда не говорил, что он умен, Вундерман, – ответил Хэллоуэлл, снова усмехаясь, – и как я слышал, примерно половина случаев его разжалования связана скорее с черным рынком, чем с драками. Ну да результат почти один и тот же. – Обри оторопело уставился на него, и старший сержант покачал головой, – Слушай, парень, ты уже должен был усвоить, как мои люди действуют, когда дело принимает серьезный оборот, и ты уже много работал и с Харкнессом, и со мной. Мне неприятно в этом сознаваться, но в бою Харкнесс чертовски хорош для звездоплюя. В теории он, заметь, не очень, но боец отличный, черт возьми. Думаешь, кто-то вроде него мог в течение двадцати лет нарываться на драки в барах, при этом не погибнув сам и никого не убив, если только это не делалось забавы ради? Сам подумай. Если бы он хотел причинить вред, кто-нибудь давно загремел бы в госпиталь, не говоря о случайных контузиях, швах и тому подобных прелестях…
Хэллоуэлл пожал плечами, а Обри задумался. Забавы ради искать повод для драки с большими, крепкими, хорошо обученными незнакомцами… Эта идея была абсолютно чуждой его сознанию, для него это было непостижимо. Все же он понимал, что ганни сказал чистую правду. Главстаршине Харкнессу просто нравилось драться (по крайней мере до того, как он исправился). И видимо, морские пехотинцы всегда об этом знали. Кстати, Хэллоуэлл выглядел даже довольным, когда сказал, что Харкнесс охотнее выбирал для драки морскую пехоту, а не флотских приятелей, как будто это был какой-то комплимент.
Раздумывая над всем этим, Обри осознал, что теперь стал лучше понимать Харкнесса, чем раньше. Ничего общего со Штайлманом. Энерготехник любил не драться, он любил унижать людей. И он не выбирал тех, кто мог дать ему отпор, он выбирал жертву . А Харкнесс любил поединок. Для него это было скорее соревнование, желание помериться силами с достойным соперником. Обри подозревал, что главстаршина, вероятно, страстно и отчаянно стал бы отрицать свои честолюбивые помыслы, но даже и это не делало их несуществующими.
