С момента прохождения банды прошло минимум три часа. За это время оуновцы могли натворить такого, что Васильев себе бы в жизни не простил, что опоздал и не предотвратил.
От первых же следов, которые он во множестве увидел на рыхлой после дождей земле, на душе стало муторно.
— Что прочитал, следопыт? — тихо спросил Воронин, присев рядом на корточки и глядя настороженно по сторонам.
— Налегке шли и шли быстро. Видишь, след? И вот этот, и вон тот. Разные ноги и по размеру, и по рисунку подошвы, а шаг впечатывается больше носком. Если бы шли медленно, а тем более с грузом, со взрывчаткой, например, или минометы с собой тащили, то след бы больше вдавливался пяткой.
— Окурок, — кивком показал майор и снова огляделся.
— Точно, — Васильев отломил две маленьких сухих палочки и взял ими окурок как пинцетом. — Не докурен, жирный окурочек бросили, не пожалели. Наверное, командир пригрозил нерадивому бойцу. Новички? Вряд ли, новичка за курение во время рейда свои бы осадили. Скорее всего, расслабились, значит, знали, что серьезной преграды впереди нет.
— Интересно мыслишь, капитан, — усмехнулся Воронин и продолжил с уважением в голосе: — Вроде очевидные вещи говоришь, но я вот не додумался до этого. А есть приметы, по которым можно определить, хотя бы примерно, сколько их было?
— Было бы больше открытого грунта, а не болота, тогда можно было бы прикинуть, а так… Но прошло здесь много. Трава после одного-двух человек поднялась бы быстро, а тут — как стадо коров. Боюсь, что несколько десятков. Разверни-ка карту.
Склонившись над планшетом, они рассуждали несколько минут. Пришли к выводу, что днем открыто банда в таком количестве дальше не пойдет. Или пойдет, но глухими участками леса.
— Мимо хутора пасечников они прошли, значит, их надо искать вот здесь, — Васильев показал пальцем на лесной участок северо-западнее поселка. — И родник здесь указан. Родник, он, как магнитом, всех притягивает. Немецкие диверсанты, к примеру, никогда возле родников не останавливаются. Воду наберут и уходят. А неопытные всегда норовят лагерем встать.
— А этих ты за кого считаешь? За опытных или не очень?
— Ты окурок брошенный видел? Вот тебе и ответ. Предлагаю машины оставить здесь, а дальше рысью по их следам. Ты идешь с основной колонной, а я беру твоих Долженкова и Михеева и выступаю авангардом. Извини, тебе командовать ротой в бою, а я опытнее в разведке. И времени у нас уже совсем нет.
Пока Воронин отдавал приказы, пока его бойцы выпрыгивали из машин, Васильев связался по рации с Бессоновым. Доложил обстановку и сообщил о принятом решении. Бессонов помолчал, но потом все же согласился, только велел все время оставаться на связи.
Они шли уже больше часа в заданном Васильевым темпе. «Ребята крепкие, с меня ростом, значит, длина шага такая же, — думал он. — Фронтовой опыт есть, значит, каждого куста пугаться не будут, есть гарантия, что в случае боестолкновения не растеряются, а правильно сориентируются, применяясь к местности».
Когда с кроссового бега они переходили на быстрый шаг, капитан слышал далеко за спиной мерный топот ног. Рота шла за ними на расстоянии двухсот метров.
«Молодец, майор, хорошо ведет. Только бы не запалил ребят, а то сейчас начнись бой, у них и руки трястись будут от усталости, и дыхалка собьется».
— Пасечники, товарищ капитан, — подсказал бежавший следом Долженков, — хутор.
— Вижу, сержант, — не сбавляя шага, ответил Васильев и неожиданно почуял запах смерти.
Это трудно объяснить тем, кто не прошел войну, кто не сталкивался со смертью близко и часто. Настолько часто, что ее присутствие вошло в осязаемую привычку. Конечно, если разобраться, можно списать это необычное ощущение на вполне объяснимые реакции человеческого организма. На запах крови, например. Кстати, запах крови Васильев тоже уловил. Не вчерашняя, а пролитая всего пару часов назад, может, чуть больше или меньше.
Подняв руку со сжатыми кулаком, Васильев остановился, потом присел, сделал своим бойцам знак рассредоточиться и занять позиции по секторам стрельбы. Один вправо и назад, второй влево и назад. Сам капитан выбрал направление прямо перед ними.
Самым неприятным было то, что поблизости не пели и не перелетали беззаботно с ветки на ветку птицы. Зловещая тишина, как пишут в романах. Для опытного солдата такая тишина была не столько зловещая, сколько многозначительная. Множество признаков чужого присутствия заставляло сосредоточиться.
Потом он услышал шаги, треск сухой ветки, попавшей под ногу. Вот один «шикнул» на другого. Тот что-то коротко проворчал в ответ. Двое, и они шли прямо на Васильева. Осторожно положив на траву автомат и посмотрев на Долженкова, капитан вытянул из ножен финку. И сделал рукой знак «вам тихо, держать периметр, я один снимаю двоих». Несколько метров «гусиным шагом», почти беззвучно. Еще миг, и Васильев замер у комля старой большой березы. Обернулся и не увидел своих бойцов. Молодцы! А шаги все ближе. Медленно идут, прислушиваются…
Васильев вскинул руку с ножом. Чувство оружия перед схваткой — не последнее дело. «Только бы они шли один за другим. А не рядом плечом к плечу».
Две немецкие егерские фуражки с жестяными трезубцами вместо кокарды появились в четырех шагах от него из-за разросшегося осинника. Их было двое, обоим около сорока, в полувоенном обмундировании, с немецкими автоматами. Один нес его на ремне, накинутом на шею, другой держал в руках и нервно поглядывал по сторонам. Именно этого, нервного, капитан выбрал своей первой жертвой.
Бросок был стремительным. Васильев улучил момент, когда второй бандит оглянулся назад. Он успел заметить что-то мелькнувшее сбоку и даже чуть повел стволом автомата, но большего сделать не успел — капитан ногой ударил его по рукам, выбил оружие, а следом по короткой дуге слева направо в грудь под ключицу вонзилась финка.
Васильев не стал тратить время на первую жертву, тут было надежно: враг выведен из строя, даже если удар ножа не был абсолютно точным.
Второй развернулся ему навстречу и попытался отскочить в сторону. Если бы ему это удалось, то Васильев нарвался бы на автоматную очередь в упор. Но капитан предвидел этот шаг и, не останавливаясь, бросился на бандита. Одной рукой схватил его за воротник куртки, второй — за ремень автомата. Отработанное движение с подножкой — и второй противник потерял равновесие, а ремень автомата захлестнул его шею.
Два тела рухнули на землю, Васильев давил и давил ремнем на горло врага, понимая, что тому сейчас не до автомата, пальцы оуновца скребли по руке капитана, пытаясь освободить горло. Выждав с полминуты, когда лицо противника начало наливаться кровью, Васильев ослабил хватку и с силой ударил бандита кулаком в челюсть. Голова того мотнулась в сторону, и он обмяк.
— Бегом ко мне! — громким шепотом позвал капитан, вставая на ноги. — Связать, в рот кляп, и ни звука.
Прислушиваясь, Васильев подошел к березе, поднял свой автомат и двинулся вперед, то приседая, то приподнимаясь на цыпочках. Ни звука. Никого. Через тридцать метров в кустарнике, забросанном свежесрезанными березовыми ветками, он нашел тело старика. Убили умело. Один удар в легкое, чтобы не сумел крикнуть, второй в горло, чтобы не выжил. Лицо убитого было бледным, выражение — несчастным. «Не дед ли того пацаненка, что к нам прискакал? — подумал Васильев. — Переживал перед смертью за внучка. Вот, суки, никого не жалеют! А тащили они его с опушки. Вон и пятна крови на траве».
