После того как Гитлер достиг вершины власти, Крупп любил с пафосом говорить следующее о Первой мировой войне: «Высшим принципом с первых же дней войны было то, что владельцы предприятий не имели желания делать на ней деньги».
Фюреру нравилось это слышать, хоть это и была полная чепуха; записи фирмы свидетельствуют о противоположном.
Суть отношения населения к конфликту можно определить по его реакции на катастрофу в начале ноября, и тут поведение Густава красноречиво. Вильгельм бежал, убедившись, что больше не может быть кайзером, Гитлер был охвачен жаждой реванша, а Крупп впал в депрессию, когда Берлин аннулировал все контракты и приостановил все выплаты концерну. Крах произошел 8 ноября, в то время как германская Комиссия по заключению перемирия направлялась в расположение французских войск Это был жестокий удар, и не только потому, что на кону стояли прибыли концерна. Крупп был единственной опорой для подданных его собственной империи. Только эссенский «Гусштальфабрик» давал средства к существованию для 105 тысяч семей. Густав телеграфировал в Берлин, спрашивая, что теперь с ними делать. Ответ вызывал досаду. Ни один крупповец не должен быть уволен, заявило новое правительство; Густав должен чем-то их занять.
Как сухо отметил Хокс, пришедшие к управлению экономикой социал-демократы не слишком хорошо разбирались в экономике. Обеспечить рабочим занятость возможно, лишь оплачивая их труд, а ведомость на зарплату нельзя было реализовать до тех пор, пока единственный клиент Круппа не возобновит перечисления в фонд зарплаты. Вновь застучал телеграф. Обмен посланиями был бесплодным, и Густав решил закрыть заводы; рабочие, заступавшие на смену утром 9 ноября, остановились перед запертыми воротами. Прессы, маховики, приводные ремни, паровые молоты застыли в неподвижности. Впервые на памяти самых дряхлых старожилов Эссена на «Гусштальфабрик» наступило безмолвие. В тот же день сразу после полудня короткий порывистый шквал очистил небо от дыма над головой. Небо быстро просветлело, позволяя Эссену купаться в непривычных для него солнечных лучах. Яркость дня тревожила людей, они отворачивались и морщились.
На следующий день большая толпа собралась у Центрального вокзала. Распространились слухи, что бригадиры организуют демонстрацию, а рабочие, которым нечего было делать, собрались на станции. Там не было бригадиров, только ораторы СПГ и ультралевые ликующе размахивали красными флагами. Крупповцы слушали, проявляли заинтересованность, когда авторитетных для них людей выбирали в качестве их представителей, и всерьез принимали участие в дискуссиях. На вилле «Хюгель» Крупп хранил невозмутимость. У него были агенты на месте; они дадут знать, если произойдет что-нибудь важное. Вскоре прибыл первый. Его новости были серьезны. Призрак, который преследовал Альфреда Великого, вновь появился в Эссене и принимал зловещую форму. Предвидя скорое возвращение своих братьев и сыновей, которые были сейчас во Франции, трудовой люд организовывал советы рабочих и солдат, пролетарские советы по типу тех, что уже год успешно действовали в России. То есть фактически речь шла о германской революции.
Глава 13
Стонущая земля
Поведение Круппа между крахом «победоносного штурма» Людендорфа и успехом блицкрига не имеет смысла, если не принять во внимание один весомый факт: война немцев не окончилась в день перемирия. В странах союзников на площадях больших и малых городов стали появляться статуи солдат из дешевой бронзы с надписью типа «никто не забыт» и датами «1914–1918 гг.». В Германии вторая дата будет неверной. Рухнувший рейх, подобно Франции после Франко-прусской войны, пришел в упадок из-за междоусобицы. Появился новый страшный феномен: политические методы внезапно и резко ужесточились. За два года, начиная с 1919-го, террористы совершили по меньшей мере 354 политических убийства. Тень первобытной жестокости витала в каждом уголке новой тевтонской республики и в течение четверти века ее мрачная угроза будет заявлять о себе повсюду. К тому времени, когда младенцы, появившиеся на свет в Германии в ту первую мирную зиму, станут подростками, обществом уже будут управлять террористы. И эти правители дождутся, пока подростки достигнут призывного возраста и вырвутся в ярости за пределы государственных границ. Но свастика 1933 года не появилась, как чертенок из табакерки. Она уже существовала с того самого момента, как прекратились боевые действия на Западном фронте. 15 января 1919 года на одной из берлинских улиц выстрелом в спину полицейскими агентами был убит Карл Либкнехт, наиболее влиятельный критик Круппа. И убийцы его так и не были отданы под суд. Пять месяцев спустя, уже после подписания Версальского договора, «корпус свободы» начал расправляться с левыми в балтийских провинциях. В каждом городе были тайные склады винтовок и крупповских пулеметов; убийцы ждали лишь повода, чтобы применить опыт, приобретенный ими на полях войны. А поскольку каждый из них затаил свои личные обиды, любой день в этой отравленной послевоенной атмосфере мог стать началом шабаша. Только в Амеронгене, в Голландии, как с горечью писал один из немецких биографов Вильгельма, кайзер сумел заткнуть уши, чтобы не слышать «стонов своей земли».
В первый бурный год мира промышленный комплекс Круппа кипел, но взрыв не произошел. В сознании людей все еще сохранялась параллель между фатерландом и его самой влиятельной семьей, но две кровавые для Эссена вспышки – в пасхальные недели 1920-го и 1923 годов – ждали впереди. Предотвращение немедленного взрыва было во многом личной победой Густава. Потенциально Эссен представлял собой одно из наиболее огнеопасных мест разбитой империи, поскольку отсутствие заказов на вооружение неизбежно должно было повести к массовым увольнениям рабочих. Сообщения о беспорядках в районе вокзала были настолько тревожными, что на вилле «Хюгель» вооружили слуг, а швее наказали сшить красный флаг, дабы было что вывесить на доме, если враждебная толпа ворвется в парк. Но раз там никто не появился, то Густав, демонстрируя чудеса личного мужества, сам появился в городе. Его шляпа-котелок непринужденно сидела на голове, он демонстративно пробирался сквозь праздную толпу. Люди его не приветствовали, но в то время его вообще не могли приветствовать: такой уж он был человек – даже когда он смешался с толпами фабричных рабочих, ни один из них не подходил к нему слишком близко. По обыкновению он шел, как аршин проглотив, твердой походкой на негнущихся ногах.
Крупп направлялся на завод. Когда он проходил по цехам, некоторые по привычке снимали кепки в знак уважения. В главном управлении фирмы он созвал экстренное заседание правления и объявил свое решение. Все, кто работал на заводах 1 августа 1914 года, будут по-прежнему получать заработную плату, во что бы это ни обошлось фирме. Остальные же – в одном Эссене таких было свыше 70 тысяч человек, и почти половину из них составляли поляки – будут уволены. Среди членов совета директоров возникло волнение, и Густав поспешил сказать, что да, конечно, он понимает, насколько эти люди опасны. А потому их надо как-то подтолкнуть, чтобы они покинули Рур добровольно. Было объявлено, что все, кто уедет до 18 ноября, получат двухнедельное выходное пособие и бесплатный железнодорожный билет в один конец.
Это принесло желаемые результаты. Густав выпустил памятки, в которых сообщал, что проводимая фирмой «традиционная политика по повышению благосостояния, включая отпуска по болезни и пенсии, распространяется только на преданных рабочих», а также успокаивал всех крупповцев, уверяя, что их рабочие места пока остаются за ними. Он действовал не пустыми словами. Тем, кого приняли на время войны, была выдана денежная компенсация и оплачен проезд на поезде. Большинство из них тосковали по родине и, судя по фотографиям, сделанным во время отъезда, были напуганы переменами. На железнодорожных платформах толпятся люди в напряженных позах, в грубых крестьянских шапках, уставившись в камеру белками вытаращенных глаз. К утру после намеченного срока, согласно подсчетам крупповской полиции, по железной дороге уехали 52 тысячи бывших рабочих и еще 18 тысяч человек покинули Эссен пешком.
