Как убежденный нацист, Альфрид в теории продолжал соблюдать требуемое нацистской доктриной различие в обращении с восточными и западными рабочими. Из Франции, Бельгии и Голландии рабочие приезжали в Рур добровольно – по крайней мере на бумаге, и, если верить приказу, спущенному на заводы Круппа через три месяца после того, как Альфрид стал единоличным владельцем фирмы, их следовало, «как и прежде, рассчитывать по истечении срока их контрактов». Наоборот, «восточные рабочие и поляки» были «обязаны работать без какого-либо ограничения срока». Недатированная инструкция полицейским фирмы требовала, чтобы русских «строжайшим образом отделяли от немецкого населения, от других иностранных рабочих и от всех военнопленных. Их надлежит содержать в изолированных лагерях, которые они будут покидать только уходя на работу под вооруженным конвоем». Но на практике всякое различие давно исчезло. Едва работавшие по найму пытались воспользоваться своими правами, как они тут же их лишались. «Годовые контракты занчительного числа французских, бельгийских и голландских рабочих на «Гусштальфабрик» истекают в ближайшие два месяца, – указывал Крупп в письме, адресованном отделу найма. – Поскольку они не собираются возобновлять свои контракты, мы намерены оставить их как отбывающих трудовую повинность».
Теория разного подхода рухнула через несколько недель, и скоро уже невозможно было отличить насильственно завербованного западного рабочего от восточного. Все обитатели лагерей обязаны были снимать шапки перед эсэсовцами и полицейскими. Те, кто в знак протеста рвал их, подвергались унизительной процедуре – на их головах выбривали кресты. Когда Герман Бромбах, крупповский агент в Голландии, сообщил, что «все больше» голландских рабочих задерживается в отпуске «без уважительных причин», и о том же сообщили из Брюсселя и Парижа, Фриц Бюлов в октябре 1943 года составил проект создания штрафного лагеря при «Гусштальфабрик». С этих пор западноевропейские рабочие стали подвергаться таким же издевательствам, как славяне и евреи.
Дехеншуле был первым таким штрафным лагерем. В показаниях, данных после войны под присягой, Бюлов объяснил, что он часто бывал вынужден «сообщать об иностранных рабочих в гестапо… так как они не возвращались на работу»; когда же советник по уголовным делам Петер Нолес, глава местного отделения гестапо, поставил его в известность, что тюрьмы переполнены, Бюлову пришло в голову создать отдельный лагерь, из которого рабочие «ходили бы на работу под охраной крупповской заводской полиции». В свое время он сформулировал это иначе. Согласно стенограмме заседания совета директоров фирмы, состоявшегося в январе 1944 года, Бюлов официально заявил Альфриду, что «с иностранцами надо обходиться более строго и требовательно. Особенно желательно наказывать их вне завода. Дехеншуле будет преобразован в штрафной лагерь… под наблюдением гестапо… Офицерам предложено перечислить особенно трудные и неприятные работы, на которых можно использовать этих иностранцев группами по 50–60 человек».
Гестаповец Нолес покончил с собой в нюрнбергской тюрьме. Но до самоубийства он дал показания, занявшие 71 страницу. Смысл их сводился к тому, что его роль в Дехеншуле была чисто формальной. Конечно, мало находилось немцев, которые добровольно признавали себя участниками военных преступлений, однако это заявление Нолеса подтверждается как показаниями уцелевших заключенных и крупповских охранников, так и документами фирмы. Да, конечно, заводская полиция именовала Дехеншуле «дисциплинарным трудовым лагерем, управляемым гестапо и охраняемым заводской полицией». Однако не существует никаких данных о том, что гестапо осуществляло такое управление на практике. С другой стороны, обитатели лагеря видели, что на значках, повязках и фуражках охранников, которые избивали их ребристыми кожаными дубинками, красовалось имя «Крупп». Фриц Фюрер, комендант лагеря, проходил по ведомости Альфрида, и он на процессе показал, что распоряжение Бюлова относительно «трудных и неприятных работ» тщательно выполнялось у печей и погребальных ям. В документах гестапо, захваченных на Кортештрассе в 1945 году, имелся адрес лагеря (Дехенштрассе, 22) и его телефонный номер (Эссен, 20597), но Нолес был слишком занят, чтобы звонить по этому телефону, не говоря уж о том, чтобы лично осматривать лагерь.
Без сомнения, он одобрил бы меры, принятые для охраны заключенных. К ним было бы трудно что-либо прибавить. Окна были снабжены толстыми железными прутьями, помещение окружала двойная изгородь из колючей проволоки, а охранникам было приказано «при малейшем признаке неповиновения и непокорности пускать в ход самые радикальные средства. Для подавления сопротивления пользоваться огнестрельным оружием; при попытке побега немедленно стрелять на поражение». Заключенные работали по двенадцать часов в день, все семь дней в неделю, без выходных и, разумеется, не получали никакой платы. Бюлов так гордился этим лагерем, что 15 марта, предвидя арест «еще многих бельгийцев и французов», настаивал, чтобы фирма «открыла еще один особый лагерь на улице Капитен-Леман». Но этот лагерь так и не был построен. А Дехеншуле был уничтожен во время налета союзников, и заключенных пришлось перевести в наспех сооруженный лагерь в Оберхаузене.
Бюлов огорчился, его самолюбие так и не было удовлетворено. На бумаге лагерь казался превосходным решением проблемы абсентеизма. Но на самом деле все обстояло иначе. Фриц Фюрер, изучая личные дела узников, к своему изумлению, обнаружил, что его подопечных вряд ли можно было обвинить в расторжении контракта, потому что до этого они никогда не были в Германии. Рейх совершил колоссальную ошибку. Очень высокий процент из этих людей составляли гражданские лидеры, профессора и священники, которые были задержаны как временные заложники, переправлены в Рур по какой-то непостижимой ошибке и определены в Дехеншуле, потому что там имелись койки. По всем интеллектуальным стандартам и с учетом того, что им удалось достичь, они были самым выдающимися иностранцами в Эссене. И тем не менее, они были отобраны, чтобы понести наказание. Их нынешняя тюрьма, продуманная до мелочей, искусно построенная и строго охраняемая, была надежна во всех отношениях, но использовалась, чтобы держать в заключении не тех людей.
Глава 20
Сами боги бессильны
Отношение Круппа к временной рабочей силе было чересчур даже для официального Берлина. Генерал Вестхоф из Верховного главнокомандования утверждал, что вермахт без одобрения относится к обращению Альфрида с русскими военнопленными, а в Нюрнберге среди материалов обвинения фигурировала запись телефонного разговора полковника из армейской верхушки от 14 октября 1942 года, который сказал: «Обер-команды вермахта получают по своим каналам информацию, а также значительное количество анонимных заявлений от немецкого населения относительно обращения с военнопленными на фирме «Крупп» (особенно о том, что их бьют, не кормят вовремя и не дают отдыха. Говорят, что пленные не получают картофеля по шесть недель). Подобного нет больше нигде в Германии».
Нацистское руководство относилось к таким вещам более терпимо, однако у Круппа случались трения даже с партийным аппаратом. В записях указаний фюрера от 21–22 марта того же года Шпеер отметил: «П. 20. Фюрер недвусмысленно объявил, что русских не следует так плохо кормить. П. 21. Фюрер выразил удивление, что гражданских русских держат за колючей проволокой».
