Если кто и подумал плохо, то промолчал, а доктор Хенгсбах, прибыв в Рур, был поражен размерами помощи династии Круппов католической церкви после освобождения из тюрьмы ее главы. Альфрид сыграл главную роль в восстановлении разрушенной Мюнстер-Вестфаленской церкви, сделал большие пожертвования на католическую больницу и католический университет в Токио, финансировал выставку раннехристианского искусства на вилле «Хюгель». Вспоминая о дарах хозяина фирмы, святой отец говорил автору этих строк: «Епископ Эссена может быть только признателен Альфриду Круппу». Когда его преосвященству напомнили, что у Круппа были свои концентрационные лагеря в том же городе, он покачал головой и резко ответил: «Рабский труд – преступление нацистов. Крупп тут ни при чем».
* * *
Это утверждение архиепископа удивило бы отца Альфонса Кома, который был заключенным в Дехеншуле под номером 137 и разделил эту судьбу с двумя другими католическими священниками. Он нередко возвращается на то место, где раньше был лагерь. Теперь там есть памятный знак – небольшой серый камень с медной табличкой: «23 октября 1944 года. Здесь погиб за свободу 61 европеец».
Отец Ком знает об этом больше. Он был автором «Свидетельства о лагерях в Дехеншуле и Неерфельдшуле», которое он втайне писал по ночам и прятал под досками пола. Эти показания рассматривало обвинение на Нюрнбергском процессе как раз в то время, когда кардинал Фрингс поддержал Альфрида (странное разномыслие между католическими священниками).
Отец Ком никогда не встречался с Круппом. После войны он получил место приходского священника в маленьком бельгийском городке Леньоне, а летом 1944 года его приход был еще меньше, в Смюи. Сам отец Альфонс считал, что война для него закончилась вместе с капитуляцией короля Леопольда III (сам он тогда был полевым священником в армии его величества). Адвокаты Круппа пытались представить священника участником бельгийского Сопротивления – они полагали, что его подпольная деятельность до ареста была бы оправданием для немцев; однако обстоятельства дела этому вовсе не способствовали. Когда Леду говорил о своих «трех товарищах, в числе которых был отец Ком», он имел в виду только их отношения, сложившиеся уже в лагере. Прежде они не встречались, и в прежней жизни едва ли могли бы стать товарищами. Священник из Смюи никогда не подделывал документов, не разрушал мостов и не выводил из строя коммуникаций вермахта. На Нюрнбергском процессе он сказал, что всего лишь «выполнял свой долг католического священника, стараясь противодействовать распространению в мире язычества, чему способствовала германская армия». При нацистах и это, конечно, могли счесть серьезным проступком, но отцу Кому было далеко до Леду с его подвигами.
Выполняя свои обязанности, отец Ком встал рано утром 15 августа 1944 года, чтобы подготовиться к празднику Успения Богоматери. Он, конечно, никак не мог ожидать ареста. Даже в вермахте почитали этот праздник и заботились о сохранности фресок, посвященных Успению, в Антверпенском соборе, которые могли пострадать во время военных действий. Однако, к несчастью для европейцев, завоеватели верили прежде всего в свою миссию. За десять недель, прошедших с высадки союзников в Нормандии, партизанское движение активизировалось во Франции и соседних странах. В каждой общине, признанной виновной в этом, немецкие репрессии были направлены на самых уважаемых граждан данной местности, включая и священников. В бельгийских городках все чаще появлялись плакаты следующего содержания: «Трусливые преступники, находящиеся на содержании Москвы и Англии, убили коменданта Моля 2 июля 1944 года. Убийцы пока не арестованы. В качестве возмездия за это преступление я приказал расстрелять 50 заложников… Еще 50 заложников будут расстреляны, если виновные останутся на свободе к полуночи 25 июля 1944 года».
В августе 1944 года в Бельгии открылась новая охота за людьми. Как отмечалось в решении суда по делу Альфрида, там началось беспощадное рекрутирование рабочей силы, уважаемых граждан задерживали в рамках операции «NN» и отправляли на фирму Круппа. Одна из таких «операций» была проведена в Арденнах. Накануне празднования Успения военный губернатор генерал фон Фалькенхаузен обвел красным кружком часть этого региона на карте и отдал соответствующее распоряжение. На следующий день рано утром отец Ком отправился на службу в сопровождении матери и сестры. Когда они подходили к церкви, сестра вдруг закричала: «Немцы!» Действительно, церковный двор был окружен вооруженными немецкими солдатами. Оказалось, что все выезды из городка также были блокированы. Мэра, секретаря мэрии и двух членов магистрата немецкие конвоиры вели к грузовику. Отец Ком отступил в сторону. Но его тут же схватил за руку немецкий сержант и заорал: «Вы арестованы!» – «Почему?» – спросил пораженный священник, но в ответ услышал только, что таков приказ.
Согласно другому приказу, который объявили задержанным, их следовало немедленно отправить в Германию. Для начала их посадили в Арлонскую тюрьму в 60 милях у границы. Эта тюрьма пользовалась славой Бастилии для участников Сопротивления. Там сотрудники СД два дня держали Леду. Однако в ее камерах никогда не бывало столько почтенных особ одновременно. По словам отца Кома, в двух соседних населенных пунктах задержали еще по 10 человек, а в третьем – 12. Здесь собрали мэров, священников, юристов, учителей и всех их предназначили для отправки в Германию. Охранники обращались с ними как с их предшественниками. 25 августа восстали жители французской столицы, но за стенами тюрьмы Арлон об этом ничего не было известно. Отцу Кому и двум другим священнослужителям велели снять сутаны.
Их посадили в товарные вагоны и в 5.30 пополудни привезли в Эссен, в распоряжение администрации Круппа.
Фельдфебель вермахта, увидев вновь прибывших, расхохотался: «Теперь вам предстоит работать на Круппа, а для вас это будет означать «ба-бах! ба-бах! ба-бах!». – Увидев изумление слушателей, он пояснил: – Я говорю о бомбежках». Новоприбывших переодели в серую с желтыми полосами лагерную одежду из мешковины и отправили в Дехеншуле, в уже известную нам комнату 2а, с ее страшной скученностью и антисанитарией.
В полдевятого вечера двери заперли на ночь, а через восемь часов снова открыли, и группа охранников в синей униформе криками и ударами начала будить заключенных. Начался обычный день новой жизни. Вечером того же дня, после двенадцати часов работы в качестве грузчика, когда отцу Кому в одном из цехов пришлось таскать вверх и вниз по лестнице мешки с цементом, он начал делать свои заметки. Писал он в объективно-повествовательном стиле: «Лагерь, окруженный стенами и колючей проволокой, день и ночь охраняется военизированными подразделениями фирмы. Заключенные разделены на группы, распределены по цехам и участкам предприятий Круппа и работают под охраной тех же вооруженных людей… Два раза в сутки, утром и вечером, проводится перекличка. Еду дают такую же, как низшему разряду заключенных с Востока (миска водянистого супа и немного хлеба, без добавок)».
Через некоторое время отец Ком заметил, что именно священникам здесь стараются давать самую тяжелую или грязную работу, вроде той, что выполнял он сам, причем у них были и самые короткие перерывы. Сначала он подумал, что нарушил какие-то правила распорядка, однако не мог припомнить, какие именно. Затем он заметил, что, как только кто-либо из товарищей по рабству называл его отцом или священником, немецкие мастера сразу начинали демонстративно обращаться к нему по номеру, громко крича: «Эй, сто тридцать семь, пошевеливайся!»
