«А чего ждать?» – ответил Гитлер, и в восторге правитель Венгрии согласился. Уже рано утром 15-го числа венгерские войска пересекли границу. «Закарпатская Украинская республика» просуществовала менее двадцати четырех часов. На глазах у потрясенной семьи Рот венгерский флаг был поднят над зданием магистрата. Теперь их соплеменники официально считались людьми низшего сорта, и для новых властей это не было пустой формальностью. Елизавету и Эрнестину исключили из школы, а за семьей установили наблюдение. Однажды Рот-старший, возвращаясь домой вместе с Елизаветой, увидел, как незнакомый чиновник ударил по лицу сына его друга. В ответ на протесты Рота обидчик ответил, что юноша ловил рыбу без официального разрешения. Игнаций заметил, что этот проступок вряд ли заслуживает публичной пощечины. На другой день он был арестован. Рота обвинили в оскорблении венгров и приговорили к трем месяцам заключения.
Ко дню его освобождения семья задумала бежать из страны. Ольга была занята в торговой конторе отца, Елизавета начала штудировать немецкий и английский языки, а Эрнестина и Ирвинг старательно изучали географию в еврейской школе. Роты надеялись уехать к Иосифу и рассчитывали, что им поможет знание иностранных языков и сведения о других странах. Это была наивная и безнадежная затея. О том же самом мечтали многие тысячи местных евреев, и в СС это знали. Чтобы сразу выделить потенциальных беглецов, евреев заставили носить на одежде желтую звезду Давида. Критический момент наступил в апреле 1944 года, когда ужгородских евреев собрали в гетто, разрешив взять с собой только то, что они могли унести.
Шестеро членов семьи Рот – Игнаций, Мария, Ольга, Елизавета, Эрнестина и Ирвинг – оказались в числе тех, кого собрали в гетто, а затем отправили на железнодорожную станцию. Ирвингу было уже двенадцать лет, но он со своей детской мордашкой казался не старше девяти. А вот сестры просто расцвели. Никто не имел представления, что им предстоит. В других краях ходила молва о том, что в действительности означает «переселение на новые места», но эта бывшая чешская окраина была слишком глухим районом. Им раздали цветные открытки, чтобы написать родственникам. Всем велели, правда, написать один и тот же текст, но это не вызвало подозрений – это сочли просто проявлением немецкого формализма. В Ужгороде говорили в основном по-чешски, и евреям велели написать на этом языке: «Мы здесь живем хорошо, у нас есть работа, с нами хорошо обращаются. Ждем вашего приезда».
Впоследствии Елизавета вспоминала: «Нас везли в вагонах для скота. Сидеть было невозможно, удобства отсутствовали, запах стоял чудовищный, окна нельзя было открыть – их просто не было. Нас везли почти неделю. Наконец однажды, среди ночи, мы приехали на место. Двери вагонов отворились. Нас ослепил свет прожекторов. Кто-то заорал: «Мужчины налево, женщины направо!»
В суматохе Ирвинг потерял отца. Он бросился к сестрам (Марию уже осматривали женщины из СС). Ольга прижала к себе плачущего брата: «Я скажу, что я его мама». Это решение казалось разумным. Однако Ольга, сама не зная этого, подписала себе приговор. Как потом рассказывал Гесс на Нюрнбергском процессе, «дети нежного возраста, неспособные работать, уничтожались все без исключения». Эсэсовки, принимавшие, как выражался начальник лагеря, «оперативные решения», определили мелкого Ирвинга как «ребенка нежного возраста», и Ольга, назвавшись его матерью, вместе с ним должна была отправиться вслед за своими родителями в печи фирмы «Топф и сыновья». А Елизавету и Эрнестину спас возраст. Отборщики предпочли бы более крепких молодых женщин, но из опыта они знали, что люди в брачном возрасте обладают хорошей живучестью.
Обо всем этом две оставшиеся сестры узнали после. «А тогда, – говорит Елизавета, – мы были как в тумане и не понимали, что происходит». В тот же день, 19 мая 1944 года, в числе других евреек, годных для работы, они уже без своих пожитков были отправлены в бараки, куда поместили также других женщин из Восточной Европы. Как потом проинформировали Круппа:
«Это были девушки от пятнадцати до двадцати пяти лет, доставленные в лагерь Аушвиц из Чехословакии, Румынии и Венгрии». Глава концерна узнал, что «в Аушвице семьи были разделены, все нетрудоспособные были поражены отравляющим газом, а оставшиеся распределены по видам работы. Девушек обрили и татуировали лагерными номерами. Одежду и обувь у них изъяли и заменили лагерной обувью и одеждой из серой ткани, с красным крестом на спине и желтой звездой на рукаве».
Шесть недель они ничего не делали. В это время проводились анализы на беременность, и, если женщина носила ребенка, ее отправляли в крематорий. Кроме того, любое легкое недомогание, даже обычная простуда, были равнозначны смерти. Инструкция о том, что «больные и беременные приравниваются к нетрудоспособным», выполнялась буквально. Затем партия из 2 тысяч девушек была послана в лагерь Гельзенберг, который находился под управлением коменданта Бухенвальда.
Точное местонахождение этого промежуточного лагеря неизвестно. В документах фирмы Круппа он именуется также Гельзенберг-Бенцин. Начальником лагеря был пожилой эсэсовец, дисциплина была относительно либеральной. Две тысячи человек разместили в четырех огромных брезентовых павильонах, но летом это нормально. А потом пришли люди Круппа.
Альфрида представляла группа из пяти человек, которым было поручено определить, «способны ли женщины к труду на производстве». Администрация фирмы ожидала прибытия здоровой, хорошо упитанной рабочей силы. Немки если и были заняты, то только на легких операциях. Свежая женская рабочая сила требовалась теперь для прокатных цехов, где прежде работали только мужчины. Кроме того, предполагалось использовать женщин-кочегаров на заводской железной дороге. Почему-то у Круппа создалось впечатление, что концерн может получить партию форменных амазонок. Возможно, его ввел в заблуждение сам комендант Бухенвальда, так как по контракту с ним Альфрид обязался найти сорок пять сильных немок, принявших присягу СС и прошедших специальную подготовку, для охраны будущих рабынь. Круппу удалось раздобыть добровольцев среди девушек, которых привлекла повышенная почасовая оплата. Он даже добился ускоренного курса их подготовки в женском лагере СС в Равенсбрюке. Но эти атлетически сложенные молодые женщины, обученные специальным приемам борьбы, были явно предназначены для иного контингента работниц, чем те, кто в действительности поступил в распоряжение Круппа.
Несоответствие это обнаружила в Гельзенберге первая же инспекция. Директор департамента Иоганн Трокель, появившийся во временном лагере вскоре после прибытия туда партии евреек, заявил, что он удивлен «крайней примитивностью их одежды и обуви». Но по-настоящему поразило его, что «по сравнению с массивными польками и другими восточницами» эти девушки «выглядели хрупкими созданиями, непригодными для тяжелой работы».
Крупп, потративший столько сил на снаряжение и обучение охранниц, был разочарован такими новостями. Около месяца партия новеньких провела в своем палаточном лагере. В середине августа прибыла другая группа инспекторов во главе с Теодором Брауном, руководителем производственного комплекса «Вальцверк-2», опытным администратором. Ему предстояло отобрать 520 человек из 2 тысяч. Он оказался в затруднительном положении, так как пришел к тем же выводам, что и Трокель, а вдобавок обнаружил там и четырнадцатилетних девчонок. Он предложил вызваться добровольцам, но таковых не оказалось. Как потом объяснила на процессе Елизавета, «мы не могли знать, имеет ли он в виду действительно работу или газовую камеру».
