Мы знаем результаты. Приговор Нюрнбергского трибунала был отменен, и Альфрид Крупп получил от американцев такой же дар, как и от Гитлера, когда фюрер подписал восемь лет назад «закон о Круппе», то есть он стал снова собственником концерна. Помимо этого, Макклой бросил тень на своего предшественника Клея, как и на работу нюрнбергских судей, занимавшихся делом Альфрида. Один из участников процесса с горечью вспомнил «Политическое завещание Гитлера», написанное в бункере перед самоубийством. Пророчествуя, что западные державы еще будут просить немцев стать их союзниками против России, Гитлер диктовал своей секретарше фрау Юнге: «Семена посеяны, и настанет день, когда они приведут к славному возрождению национал-социалистского движения на основе единства народа».
Нацизм, правда, не удалось обелить, однако многим в конце января 1951 года мечта Гитлера о новом единстве немецкой нации казалась реальной, как никогда. Вместе с тем власть оккупационной администрации не была безграничной. Она могла помиловать Круппа и скомпрометировать тех, кто его осудил. Но разве она могла что-то изменить в истории? Даже в преамбуле доклада совета по помилованию говорится: «Хотя нашей целью является милосердие, ни один закон не может оправдать уничтожения евреев, цыган, порабощения масс людей… Убийства, грабежи, порабощение везде противозаконны, по крайней мере в XX веке».
Убийства, ограбление, порабощение – все это цвело пышным цветом на земле крупповского «государства в государстве» в последний период существования нацизма. Нюрнбергский приговор был обоснованным. Значительная часть прежней администрации концерна продолжала поносить этот вердикт, но поколебать его истинность нельзя. Перефразируя слова судьи Джексона, сказать, что Крупп невиновен, все равно что утверждать: не было Освенцима, не было концлагерей фирмы, и Ротшильда не отправили в газовую камеру, и не умирали десятками малыши в Бушмансхофе, не было убийств, преступлений и вообще не было войны.
* * *
В девять утра 3 февраля 1951 года Крупп вышел из тяжелых дверей тюрьмы Ландсберг, ведя с собой на свободу 28 бывших заключенных, в том числе четырех нацистских генералов. В тумане сумеречного, посмурного утра все виделось очень смутно, но звуки были очень четкими. Альфрид услышал громкие крики приветствий, сопровождаемые топотом множества бегущих ног, и понял, что стал кумиром нации.
Глава 27
«С немцами обращаются как с неграми»
Первым, кого увидел Альфрид, был Бертольд с пышным букетом нарциссов и тюльпанов. Рядом с ним в одну шеренгу выстроились адвокат Кранцбюлер, директора и их помощники. Они всю ночь ехали из Эссена, чтобы приветствовать освобожденного Круппа. Берты здесь не было. Она терпеть не могла американцев и не хотела участвовать в церемонии освобождения ее сына по милости американского верховного комиссара. Позади директоров стояли, кажется, все местные и иностранные корреспонденты и кинооператоры, находившиеся в это время в Германии.
Когда Бертольд увидел Альфрида, то понял, что брат не в том состоянии, чтобы устраивать пресс-конференцию. Альфрид был с виду здоров и в хорошем настроении, но очень бледен, а кроме того, американцы нарядили его в спортивный костюм, который ему был великоват. Крупп сейчас больше походил на военнопленного, возвращающегося из России. Между тем, по обычаям семьи Крупп, ее представители всегда должны выглядеть лучшим образом. С тюремной бледностью Альфрида ничего не поделаешь, но что касается одежды, то Бертольд предусмотрительно привез ему заказанный заранее и отвечающий требованиям этикета костюм, который хранился в забронированном номере лучшего местного отеля. Пока директора уговаривали журналистов подождать, обещая им пресс-конференцию сразу после завтрака, Бертольд доставил брата в отель, где амнистированный промышленник смог принять душ и переодеться.
Внизу уже шли приготовления к завтраку. Хозяин гостиницы Шмидт распорядился накрыть два стола – для делегации из Эссена и для прессы. Однако сам же и испортил все попытки строгого соблюдения правил протокола и этикета. Бертольд, к своему ужасу, увидел официанта с шампанским на подносе. Оно не было заказано, но господин Шмидт хотел таким образом выразить чувства немцев в связи с освобождением Круппа. Журналисты, конечно, написали о том, что был подан «завтрак с шампанским». Адьфрид проворчал, что «две бутылки на сорок человек – не так уж много», но Макклой был очень раздражен. Ему следовало заботиться и о собственной репутации, и он ожидал, что у деловых людей есть чувство такта.
Бертольд решил провести встречу с журналистами на улице, надеясь, что холод их быстро разгонит, но ничего подобного. Немецкие журналисты, не зная, что для Альфрида закрыта граница Австрии, написали, что он насладился прекрасной кухней, «прежде чем отправиться в замок Блюнбах, где его ждет мать». Как сообщил один из корреспондентов «Нью-Йорк таймс», «на пресс-конференции Круппа приветствовали как героя. Репортеры и операторы наперебой старались снять его в разных ракурсах». Эти кадры сохранились. Альфрид и после тюрьмы выглядел чопорным и непроницаемым. Судя по ответам на вопросы журналистов, он не менее брата заботился о собственном престиже. Часто он вообще воздерживался от комментариев, как в случае с вопросом, правда ли, что на его сторону встали папа римский и корпорация «Вифлеемская сталь». Он ничего не сказал и о возможном характере партнерского сотрудничества с рабочими. А по поводу своих ближайших планов Крупп напомнил, что его заводами все еще управляют союзники.
Задавали, конечно, и острые вопросы, но и тут Альфриду удавалось, хоть и не всегда, обходить углы. На вопрос о Нюрнбергском приговоре Крупп ответил, что был оправдан по основным обвинениям и признан виновным в двух менее значительных преступлениях. Его тут же могли бы спросить, почему он считает «менее значительными» обвинения в преступлениях против человечности и грабеже. Однако эта несообразность осталась незамеченной. Когда Альфриду предложили выразить свое отношение к эсэсовскому прошлому и фюреру, он пожал плечами и ответил: «Тогда нам придется поднять все судебное дело заново. Избавьте меня от этого занятия». Самый щекотливый вопрос касался того, будет ли он участвовать в перевооружении Германии. Следовало ответить так, чтобы не вызвать недовольства у вчерашних врагов Германии и не обмануть ожиданий тех, кто его освободил. Крупп сказал: «Лично я не имею подобных намерений. Думаю, что эту проблему будет решать немецкое правительство, а не я сам. Какую продукцию производить заводам, решает не только их владелец, но и государственная политика. Моя жизнь всегда определялась не мною самим, а ходом истории».
В этот момент Бертольд усадил брата в автомобиль, и, прежде чем журналисты опомнились, братья были уже далеко. К полудню они приехали в деревню Вальзерталь, и там в гостинице, глядя на глубокую заснеженную долину, поджидали мать. Берте было уже шестьдесят четыре года. Отсюда они отправились вместе. Теперь от Блюнбаха их отделяла только австрийская граница, и, чтобы попасть туда, надо было решить проблему с венскими властями. В конце концов, замок этот был собственностью Альфрида. Так хотелось отдыха. Было бы здорово покататься в Альпах на лыжах еще разок. Но его первой заботой сейчас был концерн. Надо все увидеть своими глазами и решить, что можно сделать. Бертольду пришлось осторожно напомнить брату, что возвращение на родину – дело не такое уж простое. Хотя американский верховный комиссар отменил прежний приговор, но физически предприятия находились по большей части в английской зоне, где американцы не являлись прямой властью. Виллу «Хюгель» занимала Объединенная контрольная группа по добыче угля в Руре. Оставался еще открытым и вопрос о децентрализации. Все эти проблемы следовало решать юристам.
