* * *
29 марта 1956 года Берта Крупп отметила свое семидесятилетие на вилле «Хюгель», собрав вокруг себя всю семью. Она была королевой Рура, а для многих – и всей Германии. Вот и пролетело семьдесят лет с тех пор, как ее дед разозлился, узнав, что у него родилась внучка, а не внук. Теперь и сама Берта достигла того же возраста. Родные чувствовали, что она воплощает живую связь с прошлым семьи. Члены правления собрались на вилле, чтобы торжественно поздравить Берту с юбилеем. В тот день она даровала новые двери зальцбургской церкви, присутствовала при торжественном открытии названного в ее честь нового эссенского приюта и принимала подарки.
Все это, конечно, было приятно, но свой самый главный, самый большой подарок всей жизни Берта получила почти полгода назад. Телефонный звонок в то октябрьское утро заставил ее растерять свою знаменитую патрицианскую невозмутимость. В числе 800 пленных, вернувшихся из Сибири, оказался долговязый, заросший и весь оборванный офицер, несмотря ни на что узнаваемый безошибочно, – ее сын, ее Харальд, которого давно уже привыкли считать погибшим в бою или казненным.
Он находился в Фридляндском лагере для перемещенных лиц близ Геттингена. Там его и обнаружил один эссенский журналист. Сама Берта была слишком потрясена, чтобы совершить путешествие, Альфрид был занят завоеванием рынков, а Бертольд с женой уехал в отпуск в Грецию, отмечая рождение первого сына. Поэтому на встречу с братом помчалась Вальдтраут. Она сразу же хотела отвезти Харальда в отель, но он упросил ее подождать немного.
Он был ошарашен быстротой перемен. Хотелось побыть одному. Забавно, но после этого, по его собственным воспоминаниям, он вдруг обнаружил, что уже несколько часов беседует с журналистами. Правда, сам Харальд готов был скорее слушать, чем отвечать, потому что в то время не имел никакого понятия ни о том, что происходит в ФРГ, ни о своих домашних. Так что шел взаимный обмен информацией.
На другое утро сестра вернулась с портным и отвезла смущенного брата в отель, где он двое суток спал и ел, а в перерывах и поведал ей свою историю. Харальд дождался ведь репатриации и уже ехал домой, но, опознанный во Франкфурте-на-Одере, был отправлен в СССР. Около года он провел в московской тюрьме для политзаключенных, а потом еще три года в какой-то тюрьме на окраине Москвы. Его товарищами по заключению были генералы вермахта, начальники лагерей, немецкие ученые, партийные бонзы, дипломаты рейха, но русские их всех именовали военнопленными. В течение года продолжались нескончаемые допросы. От него мало что можно было узнать: ему почти ничего не было известно о делах Густава и Альфрида. О суде над Альфридом он прочел в газете, которая была ему доступна в тюрьме.
В январе 1950 года (в это время скончался его отец, но сыну, конечно, об этом не сообщили) Харальд предстал перед трибуналом, причем переводчик именовал его военным преступником, поэтому он подумал, что уже осужден. Его обвинили в обучении румын стрельбе из орудий, произведенных его фирмой, в шпионаже в Бессарабии, в контактах с военной разведкой вермахта и в том, что он являлся крупным нацистом. Харальд отвечал, что обучение артиллеристов в военное время – дело законное, что в Бессарабии пробыл всего два дня, что с единственным офицером военной разведки познакомился в советской тюрьме. «Не имеет значения», – буркнул один из членов суда. Последние обвинения были серьезней. Он два года состоял в партии и не мог отрицать, что ему доводилось встречаться с Гитлером, Геббельсом, Герингом и Гиммлером, хотя в то время он был еще юнцом, а они являлись гостями его отца. Военный суд такие объяснения не принимал. Харальду объявили, что он приговорен к двадцати пяти годам принудительных работ в лагере. Вот совпадение: именно в то время, когда американцы готовили освобождение Альфрида, действительно глубоко связанного с нацистским режимом, его невиновный брат, которого Гитлер лишил наследства по «закону о Круппе», был отправлен на Урал, где, одетый в мрачную робу и башмаки не по ноге, пять лет отработал на железных рудниках. Те, кто сам страдал в концлагерях Круппа, могли найти в этом историческую справедливость, однако удар пришелся не по самому виновному члену этой семьи. Харальд мог пробыть в заключении согласно приговору до 1975 года, если бы, конечно, выдержал. Но весной 1955-го русские освободили австрийских пленных, осужденных за военные преступления, и среди немцев прошел слух, что скоро наступит их черед. Для 40 процентов из них, среди которых был и Харальд, слух оказался правдой; о судьбе остальных 1200 ему ничего неизвестно.
Вальдтраут повезла брата домой, по дороге рассказывая о событиях, которые произошли в Германии и в их семье. Он покинул рейх в двадцать три года, а теперь ему было тридцать девять. О том, чтобы вернуться к карьере юриста, нечего было и думать. Теперь он знал о правосудии только то, что человека можно отправить в тюрьму на двадцать пять лет за то, что он играл на лужайке в футбол, пока его отец беседовал в доме с фюрером. Харальд надеялся, что брат поможет ему как-то устроиться. Сам Альфрид по этому случаю приехал домой и велел к возвращению брата вывесить над дверью плакат с надписью: «Добро пожаловать домой, сердечно рады!» Фотограф Круппов запечатлел сцену встречи родных. Для фотографии Альфрид изобразил самую широкую улыбку. Но глаза у всех, кроме Харальда, грустные. Мать и сын вошли в дом. По словам Харальда, разговор с матерью очень взволновал его: «Мать, оказывается, ждала. Она понимала, почему меня держали в России. Она знала, что такого бы не случилось, если бы меня звали Шмидтом или Шульцем».
* * *
Поскольку Харальд не был Шмидтом или Шульцем, то воссоединение его с семьей не обошлось без участия семейных юристов, у которых имелась для него удивительная новость. В русском плену он считал себя нищим, а теперь узнал, что он капиталист. Ведь по Мелемскому соглашению Альфрид Крупп выделил ему 2,5 миллиона долларов, что для Альфрида было не очень большой суммой, но надежно обеспечивало его брата. Таким образом, Харальд тоже становился независимым от главы Дома. Бертольд, вложивший свои деньги в две небольшие фирмы в Эссене и Гамбурге, вернувшись из Греции, сделал его своим компаньоном, а Ян Шпренгер приложил свой талант к оформлению их офисов в стиле модерн на Роландштрассе, неподалеку от городского дома приемов – Зальбау. Харальд нашел себе невесту и построил дом в парке «Хюгель». Там, в восточной части, поднялись телевизионные антенны троих братьев – Альфридова была, естественно, самой высокой. Всего у Берты появилось двенадцать внуков. Дети Густава, за исключением Альфрида, следуя примеру отца, заключали браки с отпрысками знатных семей. Харальд женился на дочери рурского промышленника Хильрингауза, Бертольд стал зятем фон Мальцена, бывшего немецкого посла в Америке, а вторым мужем Вальдтраут стал богатый судостроитель, представитель новой немецкой знати, сформировавшейся в Аргентине. Дочери переехали к мужьям, сыновья же остались «под сенью предков». Как сказал по этому поводу Бертольд, «мы теперь живем все вместе, на холме, и это славно, потому что наши дети играют вместе и общаются между собой».
Словом, последние годы Берта прожила в покое и мире, как никогда прежде. Она была проклята в колыбели, так как родилась девочкой, подростком оказалась без отца да еще и в центре самого сенсационного скандала. Замуж она выходила, по воле императора, за человека-машину, который был на шестнадцать лет ее старше; молодая мать семейства, она пережила страх за родной дом перед немецкими коммунистами; вынашивая дочь, должна была скрываться; потом потеряла двух сыновей, служивших в армии презираемого ею фюрера. Когда на ее руках умер муж, она не знала, где его похоронить, а старший сын и наследник в это время сидел в тюрьме.
