У евреев, пострадавших во время войны, было только одно преимущество – большая единая организация. Существовала также организация жертв другого этнического происхождения – англосаксов, бывших узников Круппа, имевшая штаб-квартиру в Лондоне. После опубликования рождественских обещаний Бейца ее руководство обратилось с запросом к руководству концерна. Они получили ответ: «На ваше письмо от 7 января отвечаем, что в связи с большими выплатами в пользу евреев мы не в состоянии сейчас делать добровольные пожертвования. Надеюсь, вы нас поймете». Они поняли. Распознав инсинуацию, представители организации отправили письмо Ференцу и Тэйлору. Вообще же эта история вызвала воспоминания о последней ночи Гитлера: как всегда, он нашел, «кого следует благодарить за все это, – международное еврейство и его пособников».
Глава 31
Те, кто на свету
Историю династии Круппов пронизывают повторяющиеся сюжеты, некие главные темы, как в большом музыкальном произведении. В 1960-х годах две темы зазвучали ярче. Второй раз за сто лет могущественному единоличному собственнику мешали банковские интриги и слабость собственного сына, несовместимая с управлением его промышленной империей. Обе эти темы развивались параллельно, подрывая могущество последнего эссенского исполина.
Между тем крупповцы готовились к юбилею, одному из тех событий, которые подданные Германской империи, равно как и империи крупповской, любили с особой нежностью, потому что чувствовали свою общность – прошлую, настоящую и будущую. В приветственном адресе президента ФРГ говорилось: «История вашей фирмы отражает судьбу народа Германии со всеми взлетами и падениями». Готовился юбилей Альфрида Круппа Великого. Однако правнука уговорили изменить дату. Поскольку Круппы официально отказались именоваться производителями оружия, то сочли, что уместно будет отметить в ноябре 1961 года стопятидесятилетие основания Фридрихом Круппом сталелитейного завода. Конечно, в дальнейшем созданное им производство приобрело несколько иной характер, но Альфрид утвердил этот план, расценивая мероприятие как праздник также и в честь Альфреда, родившегося на следующий год после основания фирмы. Боннские власти приняли участие в организации торжества. Канцлер и президент обещали присутствовать на церемонии вместе с рядом дипломатов, в основном из стран Азии и Африки. Гостей должны были приветствовать Крупп с сыном и Бейц. Альфрид лично вникал во все детали будущей церемонии, в которой были задействованы около 500 служащих концерна. Ожидалось до двух тысяч гостей. Для этого был маловат даже Зальбау, и Альфрид создал проект огромного бело-голубого павильона, своего рода надувного «шатра», в котором разместились бы все участники и гости, включая членов правительства и дипломатов. Это сооружение охранялось днем и ночью, поскольку оно было весьма уязвимо. Но практически никто не мог тогда говорить об уязвимости «здания» самого концерна. Годичная прибыль, по свидетельству Иоганнеса Шредера, в то время еще занимавшего свое место, составляла до 5 миллиардов марок. Люди Круппа, проработавшие за границей несколько лет, не узнавали Эссен, разрушенный войной и расцветающий вновь.
Шесть дней продолжалось празднество. В последний день ораторы выступали с речами. Сам Альфрид Крупп обратился к гостям: он не делился с ними планами на будущее, но говорил о славе концерна и Германии в целом, о той великолепной индустриальной империи, которой будет руководить его сын.
Президент Любке заявил, что следует решительно отвергнуть «фальшивые клише», существующие за границей, которые представляют фирму Круппа в черном свете, тогда как зарубежные корпорации, конкурирующие с Круппом, изображаются чуть ли не святыми. Канцлер Эрхардт, последний из ораторов, сказал, что будущее концерна тесно связано с будущим Германии. Подобно Альфриду, он потребовал, чтобы Америка, Англия и Франция отказались от «абсурдного и безнадежно устаревшего» Мелемского соглашения. Формально оно еще существовало, но в Руре уже превратилось в мишень для шуток.
* * *
Золотой осенью 1961 года Дом Круппов достиг удивительного, почти идиллического состояния, когда казалось, что все желания выполнимы. Правда, сам Крупп, как обычно, не чувствовал себя счастливым, но кто из больших людей – гениев, героев или преступников – знал состояние безмятежности? Его не знали ни Александр Македонский, ни Фридрих Великий, ни Наполеон, ни фюрер и ни один из Круппов, которые добились для династии ее нынешнего состояния расцвета. Подобно своему легендарному Зигфриду, они приносили счастье другим. Вальдтраут обрела новую родину в Аргентине. Она пополнела, но оставалась такой же энергичной и каждый год прилетала в Германию и навещала всех своих родных. С Ирмгард они виделись редко. Она воспитывала потомство и помогала мужу управлять баварским имением. От нее обычно приходили вести в связи с рождением нового ребенка. Она нашла себя в семейной жизни и была счастлива. Харальд, страдавший от неприятных воспоминаний, ей даже тайно завидовал. После возвращения домой его около двух лет мучила бессонница от тревоги за своих товарищей, оставшихся в плену. По ночам он не раз повторял про себя строчки из «Трехгрошовой оперы» Брехта:
Теперь во мраке эти.
Другие на свету.
Но видно-то при свете
И не пройти сквозь тьму.
Женитьба и рождение ребенка помогли ему обрести себя. Бертольд также благоприятно влиял на брата. Теперь Харальд был уже не тот, что прежде, – молодой офицер, который хотел завоевать Россию, стал зрелым человеком, своего рода символом надежд новой Германии.
Журналисты ФРГ, ведомые Акселем Шпрингером, делали все, чтобы было забыто бурное прошлое, хотя находились недовольные и протестующие. Один рядовой эсэсовец, осужденный за убийство узника концлагеря, говорят, кричал: «Мы, маленькие люди, расплачиваемся за бонз, которые сидели в рурском замке и отдавали приказы!» История эта не получила широкой огласки. Крикун выглядел недостаточно прилично – все же это был преступник, признанный виновным в судебном порядке.
Тило и Барбара жили в кирпичном доме рядом с виллой «Хюгель» (в бывшем флигеле). Примерно за год до юбилейных торжеств барон закончил писать свои воспоминания, увидевшие свет в 1961 году. Барон и баронесса были людьми приятными в обращении. Переступив порог их дома, гость как бы попадал в ушедшее спокойное столетие, минуя и пошлую новую Германию, и кошмарные годы Гитлера, и период веймарского эксперимента и годы Первой мировой войны. Несмотря на семьдесят лет пребывания в правящих слоях, барон оставался человеком доброжелательным и искренним. Сам бывший нацист, Тило все равно считал эпоху Гитлера «свинской» и скептически отзывался о тевтонском национальном характере. «Знаете, – говорил он, – ведь у нас есть особый бог зависти – Локи. Подобного божества нет у других народов». Барбара возражала: «Это же несправедливо по отношению к немцам!» Барон же восклицал: «Но ведь это правда!»
Однако боги, легенды, вожди – это одно, а вот семья – совсем другое, и даже не явно выраженное критическое отношение к их родне раздражало супругов. Они гордились семьей и любили показывать гостям фотографии своего погибшего сына, своего внука, Берты и Густава.
