«У англичан здесь лежит кусок литья весом в 2400 фунтов с надписью «чудовищное литье» и пространным описанием его замечательных качеств и трудностей производства. Ковки нет, и пока ничто не доказывает, что это не чугун. Я говорил, что мы каждый день делаем подобные небольшие куски».
Да. Но шеффилдский слиток был уже там, а крупповский не прибыл. Никто не мог обратить своего взора на то, чего там не было, и Альфред, заполняя свой стенд мелких изобретений, собрал для выставки все, что у него было: прокатные станы для чеканки монет, пружины для экипажей и амортизаторов, оси колес для железнодорожных вагонов. Не теряя надежды, он вписал в каталог выставки: «Кованая литая сталь, содержащая малое количество углерода; представлена как образец чистоты и прочности». На выставочный комитет это не произвело впечатления. В каталоге он числился под номером 649 и характеризовался как «промышленник и отчасти изобретатель из Эссена, рядом с Дюссельдорфом» – самого Эссена не было на английских картах. В бешенстве расхаживая по «Кристал-палас», он отправил телеграмму SOS джентльменам из коллегии: «Присылайте все, что только может быть готово». Это был один из исторических моментов типа того, когда Ньютон увидел упавшее яблоко. Запоздалым мыслям Круппа предстояло стать сенсацией Лондона. Поспешно внесенные в конец номера 649 после и так далее, они гласили: «орудия и лафеты, нагрудные панцири из литой стали».
Чудовище появилось в последний момент и вызвало сенсацию. Производители сгорали от любопытства; Круппу была присуждена вторая золотая медаль, а сам он был провозглашен гением. Чем больше эксперты изучали текстуру, тем больше они возбуждались. Однако столь тонкие моменты не дошли до публики. Ее во дворце главным образом привлекала реприза Альфреда. Ожидая прибытия слитка, он уделял часы демонстрации пушки. Это было орудие, создание которого он планировал долгие годы, – 6-фунтовое, отполированное до зеркального блеска и водруженное на растертый вручную пепел – из дерева, которое древние тевтоны предпочитали для изготовления копьев. Вокруг него лежало шесть сверкающих бронированных нагрудных панцирей, а сверху служил как бы прикрытием военный тент, увенчанный прусским королевским флагом и щитом. Надпись на щите не имела никакого значения. «Немецкий таможенный союз» – на любом языке это звучало скучно. Но пушка и панцири напоминали об универсальном и волнующем языке корсиканцев: слава, вперед, штык, атака. Чистая сталь, окутанная рыцарским волшебством, напомнила вздыхавшим леди в шляпках о романтических доспехах принца Гала и святого Георгия, о дне святого Криспина и обо всем тому подобном. После того как королева Виктория остановилась у тента и пробормотала что-то одобрительное, каждая лондонская газета сочла себя обязанной поближе взглянуть на Круппа. Обидевшись за унижение Шеффилда, некоторые журналисты дали волю шовинизму, который затмил их оценки. Корреспондент газеты «Обсервер» заметил: «Хрупкость стали настолько высока, что мы сомневаемся, выдержит ли она несколько зарядов пороха подряд». Тем не менее, и «Обсервер», и «Дейли ньюс» признали, что пушка была красивой на вид, а «Иллюстрейтед Лондон ньюс» превознесла «изумительную стальную пушку герра Круппа» как «пижона среди отличных орудий».
Альфред не продал свое отличное орудие в Лондоне. Сообщение жюри было экстравагантным в похвале его слитка («Ни одной другой страной на выставку не было представлено бруска литой и кованой стали таких больших размеров и такой же красоты. Члены жюри не припомнят, чтобы они где-либо видели подобный пример»), но жюри проигнорировало пушку. Тем не менее, аплодисменты общественности, первые в его адрес, и притом английской общественности, взволновали его. Он начал видеть настоящие возможности в создании военного снаряжения, а «Кристал-палас» научил его тому, как их реализовывать. Выставки были великолепной рекламой. Поэтому он будет посещать каждую из них в Европе в сопровождении смертоносных пижонов. Это был урок, который он вынес из английских аплодисментов, и его нельзя за это винить. Да, один британский репортер выразил сожаление, что Крупп не показал устройств «для перемалывания зерна, хирургических инструментов или чего-либо более подходящего для нынешнего мирного века и для выставки, чем образцовое полевое орудие». Но это репортер, а не Крупп неверно понял смысл времен. На выставке не было недостатка в стали, предназначенной для мирных целей. В разделе Соединенных Штатов на выставке был представлен усовершенствованный плуг, отделанный дорогим деревом, украшенный американскими росписями и отполированный так же гладко, как 6-фунтовая пушка Альфреда. Но никто, включая и журналиста – критика Круппа, не обратил на него внимания.
* * *
Альфреду шел сороковой год. Он уже был человеком уважаемым; в Эссене он считался стариком – да и как иначе могла восприниматься эта высохшая, изнуренная, в неизменных сапогах фигура с жесткими, резкими движениями чудаковатого старикашки. Крупповцы удивлялись искусству верховой езды старикашки. На самом резвом жеребце он сидел твердо и прямо, полный уверенности в том, что его посадка заставит пойти на любые уступки. Он так и не научился расслабляться, а теперь учиться этому было поздно; с этого времени каждый деловой успех лишь возбуждал его аппетит. А успехи теперь приходили. Еще до Лондона наступил железнодорожный бум, который разжигал печи фабрики. В 1849 году Крупп довел до совершенства оси и пружины из литой стали, подписал большой контракт с кельнской фирмой «Миндер Айзенбан» и построил пружинный цех, которому обеспечено будущее. Это должно было бы его несколько успокоить. Но не успокоило. Поглощенный необходимостью достигать, он мог отрываться от своих гроссбухов и чертежей всего на несколько секунд и снова погружался в них. Летом 1850 года давняя болезнь Терезы закончилась ее смертью. Это сильно затронуло Германа, а Берндорф испытывал беспрецедентные в Эссене финансовые потрясения. Альфред был немногословен и тверд. «Только две вещи… могут двигать мной – честь и процветание», – писал он, а здесь не было ни того ни другого. В одном письме он коротко упомянул о своей утрате и тут же переключился на тему своей новой линии по производству чайных ложек.
Тем не менее, в его жизни образовалась брешь. Ида отдалилась, и он почувствовал себя вдовцом. Тереза знала, как готовить его любимые блюда, подметать пол, убирать постель и содержать Штамм-хаус в полном порядке. У него не было времени на домашние дела. Кроме того, это была женская работа. И поэтому, как и многие другие холостяки среднего возраста, внезапно лишившиеся заботливой матери, он начал подыскивать жену. Вернувшись из «Кристал-палас», он задумался о жизни одного из своих неженатых польских заказчиков: «Быть старым холостяком в Варшаве, должно быть, ужасно; это противно везде».
Но Альфред не женился ни в тот год, ни на следующий. Достойный выбор требовал времени. Как у поклонника, у него были определенные и очевидные недостатки. Но он никогда не был малодушным; если он держит двери открытыми, полагал он, дело будет закрыто, и оно было закрыто 24 апреля 1853 года. На следующий день он писал из Кельна:
«Годы спустя после того, как я дал слово, что намерен жениться, я, наконец, встретил ту, с кем – с нашей первой встречи – надеялся обрести счастье, причем так уверен, как не считал даже возможным. Леди, с которой я вчера обручился, – это Берта Айххоф, и живет она здесь, в Кельне.
