Тот факт, что он продолжал производить мирные инструменты, к делу совершенно не относится. Успехи Круппа в мирном производстве были прямым следствием его военного производства. Если бы он не делал пушки, он не стал бы национальным институтом, и именно превращение Круппов в институт обеспечило им их превосходство. Вильгельм никогда бы не вмешался, чтобы спасти патент на производство колес, если бы Альфред не был готов и способен ковать новый прусский меч. Сам Крупп очень хорошо понимал источник своего могущества. Во времена кризиса он вставал по стойке смирно и приветствовал флаг. Если это не помогало, он грохотал угрозами – он уедет, он найдет монарха, который оценит его.
Почти всегда это срабатывало. Иногда нет – потому что монарх и его оружейник были не одни. Неистовые волны и пересекающиеся потоки бурлили вокруг Потсдама и Эссена, толкая их то в одну, то в другую сторону и напрягая их связь. У Альфреда было мало провалов, но стоявшие за ними причины весьма существенны. Первая – чисто техническая: для первопроходца это естественно – сбиваться с пути. Вторая заключалась в прусской армии: Крупп был не единственным человеком, который был необходим королю для осуществления его грандиозных замыслов, а высшие военные чины все еще оставались верны своей любимой бронзовой артиллерии. Эти две причины – его ошибки и консерватизм офицеров – привели к перебранке с бароном фон Рооном, военным министром. Еще в последние недели регентства Вильгельма Альфред решил создать пушку, заряжающуюся с казенной части – революционная мысль. Его идея нарезных стволов оказалась достаточно скандальной и фактически была отвергнута; после испытательной стрельбы армия выдвинула условие: если в числе 312 его орудий будут и нарезные, их быстро возвратят. Теперь он предлагал заряжать свои стволы с тыла. Хороши шутки – так расценил это офицерский корпус.
Он обращался к Пруссии с упрямыми просьбами закупить пушку. Казенная часть, объяснял он, будет закрываться с помощью клина, и он хотел получить пятнадцатилетний патент на это изобретение. Прошение дошло до письменного стола Роона, о котором следует сказать несколько слов, поскольку ему предстоит сыграть ключевую роль в будущей истории династии Круппов. Усатый, упрямый и придирчивый начальник, на которого смотрели как на напыщенное ничтожество; один полковник записал в своем дневнике: «Господи, избавь нас от наших друзей!»
Как стратег Роон, по-видимому, стоит примерно на том же уровне, что и Бисмарк; однако как комедиант он занимает гораздо более высокое место. В своей книге «Немецкий Генштаб» Вальтер Гёрлиц описывает его как «гору-человека, чьи синие глаза и агрессивно топорщащиеся усы представляют стереотип прусского сержанта». Он и на самом деле любил называть себя «сержантом короля». Окружающие, однако, называли его не такими именами и, стремясь отличить его от других членов его семьи, говорили о нем как о «негодяе Рооне». Конечно, он был груб с владельцем концерна в Эссене. Он использовал прошение Альфреда в качестве туалетной бумаги и рассказал об этом коллегам по офицерскому корпусу.
Один из них передал это Альфреду, а тот потребовал вмешательства короля. К сожалению, Вильгельм не мог этого сделать. Его вульгарный военный министр был необходим ему точно так же, как и его оружейных дел мастер, потому что Роон в своем роде был гением; разрабатывая систему железных дорог, он совершенствовал план быстрой мобилизации, который бы обесценивал численное превосходство потенциальных противников Пруссии. Более того, у Вильгельма был неоплатный долг. Когда он еще был принцем-регентом, парламент отказался утвердить сметные предложения его армии. Без такого бюджета монарх никогда не мог поднять Пруссию до статуса первоклассной европейской державы. На протяжении пяти лет эта проблема будоражила Берлин; устраивались дуэли, против парламента плелись заговоры, поговаривали о государственном перевороте, а в какой-то момент офицерский корпус планировал оккупировать столицу 35 тысячами солдат, привести в состояние готовности подкрепления в Штеттине, Бреслау и Кенигсберге. Если бы военный министр не выполнил данного монарху обещания, с тревогой думал он в какой-то момент, Второй рейх был бы мертворожденным. Поэтому Вильгельм и не пошевелился. Действительно, как писал Гёрлиц, «борьбу против парламента возглавил военный министр генерал фон Роон, который придерживался мнения, что народ должен защитить армию от парламента, открыто проявив солидарность с выступлениями Мольтке и главы военного кабинета генерала фон Мантейффеля».
Все это было отголоском неудавшейся «революции» 1848 года, а о лояльности юнкеров своему классу можно судить по тому факту, что они сами были втянуты в жестокую междоусобную борьбу. И шеф военного кабинета, и военный министр – каждый из них смотрел на самого себя как на начальника штаба монарха. Все офицеры были согласны с Рооном в том, что их армия представляет собой «аристократическую профессиональную школу; естественным главой ее является король». Цель «негодяя Роона» состояла в том, чтобы «оградить конституционную теорию Фридриха Великого от подражательства фиктивной монархии Англии и сохранять целостность положения монарха как верховного военного правителя в разгар разброда конституционных мыслей». Мантейффель шел дальше. Для него Пруссия «была просто армией, а все в Пруссии, что не имело отношения к военной жизни, не только вызывало непонимание с его стороны, но и было сродни реальной угрозе». Можно подумать, что Роон и Мантейффель – братья по крови. На самом же деле они и их последователи были заклятыми врагами, и только угроза со стороны парламента – в конце концов устраненная в результате интриг Бисмарка – предотвратила бунт.
Благодарный Роону, нуждавшийся в нем для того, чтобы завершить организацию быстрого призыва на жизненно важных железнодорожных станциях, Вильгельм мог лишь пересылать Альфреду свои неоднократные просьбы благоприятного решения в военном министерстве. Но владельца концерна не интересовали дрязги в Берлине. Он хотел, чтобы его заряжающееся с казенной части орудие было одобрено, и оказывал на Роона любое мыслимое давление. Это изобретение, утверждал Крупп, «главным образом предназначено для моей собственной страны. Если министерство не поддержит его, я буду вынужден отступить от своего намерения и прошлой практики, прекратив продолжать отказывать другим странам в использовании преимуществ моего изобретения». Попытка запугивания была очевидной. Однако она не поколебала Роона; в просьбе было отказано. Для Пруссии не предвиделись ни заряжающееся с казенной части орудие, ни патент. Недовольный Альфред обратился с петицией к Вильгельму, но тот оставался нем. Лишь после того как Англия и Франция одобрили патент, Роон неохотно принял его. Однако последняя неприятная усмешка была за министром. Тщательная проверка впоследствии показала, что механизм клина имел дефект. К несчастью для Альфреда, этот роковой дефект остался и был обнаружен только шесть лет спустя на поле битвы.
Но в конце-то концов дефекты можно устранить, а твердолобых генералов отправить в отставку. А вот третье испытание роли Круппа как оружейника Пруссии было намного более серьезным – как для него самого, так и фактически для всей Европы. Оно преследовало мир долго после его смерти и возникло из дикого противоречия. Пушка была делом патриотическим, а бизнес – интернациональным. В царившем в те времена духе правительственного невмешательства промышленник был вправе продавать свои товары заказчикам в любой стране. Это ставило производителя в весьма странное положение, которое усугублялось тем, что на местной торговле он мог преуспевать только в военное время. Поскольку никто не знал, когда может разразиться война, ему приходилось поддерживать свои цеха, торгуя за рубежом. Так, с начала 1860-х годов Крупп поставил орудия в Россию, Бельгию, Голландию, Испанию, Швейцарию, Австрию и Англию. Берлин знал об этом. Правительство не только поощряло его на то, чтобы поддерживать крупное предприятие; оно было готово действовать в качестве его сообщника. 12 октября 1862 года Альфред написал наследному принцу Фридриху Вильгельму, что британцы только что завершили испытания его орудий. Они выразили «исключительное удовлетворение полной герметичностью и безопасностью зарядного механизма» – имя полковника Блимпа, виновного в этой грубой ошибке, было благосклонно опущено, – и Круппа пригласили в Лондон для обсуждения цен. «Для меня взошла звезда надежды», – торжествовал он. К сожалению, у него не было друзей при дворе. Не будет ли наследный принц столь любезен, чтобы написать для него рекомендательные письма? Его высочество был рад это сделать – и отправил их обратной почтой.
