Бывшие фермеры, которые никогда не видели машин и ютились в домах, рассчитанных на половину нынешних обитателей, все-таки упрямо хотели держать корову, свинью или возделывать крохотный участок земли как напоминание о пасторальной жизни. Миграция причиняла им страшную боль и несла тяжелые последствия. Английскому рабочему классу потребовалось полвека, чтобы привыкнуть к новой жизни. У пруссаков было всего несколько лет, и они просто не могли приспособиться. Слишком быстро выкорчеванные, они были замкнутыми людьми, тосковавшими по простой невежественной жизни, которой они жили до того, как железные дороги избороздили их феодальные земли.
Переселенцы решили для Круппа проблему рабочей силы. Оставалась нехватка капитала. Альфред справлялся с ней не лучшим образом. Он получил прекрасных советников. Завод теперь имел выгоды от двух новых блестящих заместителей юрисконсульта – Софуса Гуса, талантливого молодого юриста. Карла Майера, похожего на сову бывшего книготорговца с узенькими усиками, отправили послом Эссена в Потсдам; а Альфред Лонгсдон, бледный британский аристократ с лицом цвета репы, служил в качестве лондонского агента. И хоть он отказывался учить немецкий язык, Крупп доверял ему больше, чем любому из своих соотечественников. Всем им было назначено судьбой проводить большую часть карьеры в попытках убедить своего нанимателя, чтобы он каким-то образом обуздал стремление к вертикальной интеграции. Все предупреждения против расточительности беззаботно отвергались: «Если бы, прежде чем браться за работу, я сидел и ждал, пока будут завершены все приготовления, я бы сегодня превратился в ремесленника».
Несмотря на щедрые кредиты из Берлина, приобретение им сырьевых материалов продолжало расти темпами, выходящими за все пределы разумного. Он считал, что должен иметь свои собственные угольные шахты, коксовые печи, пласты железной руды – пятьдесят из них в Руре, – но даже этого казалось мало; проводя бессонные ночи под пуховым одеялом, напрягая мозг и сжимая кулаки, он пришел к выводу, что его ресурсов все еще недостаточно: надо купить у Прусского королевского казначейства литейный цех в Зайне. Последовавшие переговоры дают пример того, какую несуразную цену платил он за подобные сделки. Финансовые расходы были серьезными: опасаясь, что переговоры о цехе в Зайне могут сорваться, он импульсивно заплатил за него 500 тысяч талеров – на 100 тысяч больше, чем устроило бы правительство. Но нагрузка на его и без того напряженную нервную систему была намного выше. После того как у литейного цеха появился новый хозяин, он писал, что «никогда за всю свою деловую жизнь, даже во времена нужды, не знал таких беспокойных дней, как в те два месяца, когда выдвигались возражения против заключения контракта». Как обычно, он считал, что против него объединились злые силы: «Продолжавшиеся интриги, нарушения обязательств, недостойное поведение людей, занимавших самые высокие посты, заслуживают отдельного разговора…» Тревоги «состарили его и сделали больным».
Потом настало время бессемеровского процесса. Конвертер сэра Генри Бессемера был запатентован в Англии несколькими годами ранее. Тогда Лонгсдон, который был близким другом брата сэра Генри, сообщил Круппу, что, если захочет, он может получить прусскую лицензию. Альфред ухватился за этот шанс. Его немецкие подчиненные полагали, что ему нужен процесс так же, как еще одна скважина в земле, и они были правы. Бессемер имел сногсшибательный успех дома, плавя чугун в яйцевидных тиглях, пропуская сквозь него горячий воздух, соединяя кислород воздуха с углеродом железа и получая сталь. Это было изумительно – в Англии. В английских рудах, хотя и не таких чистых, как шведские, было относительно небольшое содержание фосфора. Немецкие руды были им так напичканы, что чуть не светились в темноте, и изобретение сэра Генри ничего не могло с этим поделать. Крупп потратил много лет в попытках оправдать свое капиталовложение. Пятнадцать лет спустя он выражал надежду «с прибылью использовать бессемеровский процесс», а когда это оказалось невозможным, он – как это было для него типично – резко сдвинулся в сторону бесфосфорных испанских шахт. Однако поначалу он даже не знал о существовании проблемы. Работая, как всегда, тайно, он построил конвертеры, дал своей новой продукции кодовое название «С энд Т стил» и использовал ее для новой пушки короля Вильгельма.
Час испытания для «пушечного короля» быстро приближался. В начале января 1864 года Пруссия и Австрия вступили в союз и вторглись в землю Шлезвиг-Гольштейн; в ходе молниеносной кампании они отрезали от Дании два герцогства. Альфред огласил приказ по металлургическому заводу: «Мы должны приложить всю энергию на службу Пруссии и как можно быстрее приобрести все, чего нам недостает, нарезные машины и тому подобное».
Машины были важны. В результате лоббистских усилий он нанес поражение Роону; новое оружие было нарезным и заряжалось с казенной части. В прусских зарядных ящиках их перевезли на север, но они приняли мало участия в боевых действиях, отчасти из-за скоротечности войны и, возможно, отчасти из-за того, что офицерский корпус продолжал несерьезно относиться к неиспытанному оружию. С наступлением мира Роон чинил помехи в наращивании стальной артиллерии, пока вновь не вмешался король, разместивший заказ еще на 300 эссенских пушек. Но Альфред все-таки скрипел зубами. Он ждал большего в Шлезвиг-Гольштейне: уже чудились ему грохочущие залпы, поля, усыпанные изувеченными датчанами. Но можно было и не волноваться: снова гремели барабаны войны. Союзники ссорились из-за награбленного, и он был уверен в предстоящей новой стычке, но не смог предвидеть неприятных неожиданностей, которые братоубийственная война с Австрией принесет ему самому. В последующие беспокойные месяцы остро проявились все его слабости: торговля с потенциальными противниками, нехватка капитала, неважная по качеству бессемеровская сталь, странные зарядные устройства и, самое главное, не менее странное поведение самого оружейника.
Эссен встретил 1866 год под оглушительный грохот паровых молотов. Для бизнеса не было лучших времен, а когда зазеленела весна и вдоль рек Берне и Рур понесся пепел, каждый цех работал на полную мощность. Соединенным Штатам требовались железнодорожные колеса – некоторые американские заказы теперь достигали суммы в 100 тысяч долларов. Политический кризис на юге привел к погоне за оружием. Баден, Вюртемберг и Бавария запрашивали батареи из литой стали; Австрия попросила 24 орудия, а Вильгельм предложил поистине великолепный новый заказ – 162 4-фунтовые пушки, 250 6-фунтовых и 115 24-фунтовых. Альфреду не приходила в голову мысль о том, что просьбы из Берлина и Вены могут вступить в конфликт друг с другом и оказаться для него затруднительными. Такая мысль пришла в голову Роону. 9 апреля 1866 года, на другой день после того, как обе страны начали мобилизацию (а за сутки до этого Бисмарк подписал пакт о союзе с Италией), военный министр направил в Эссен срочное послание: «Осмеливаюсь спросить, не могли бы вы, исходя из патриотических чувств в нынешних политических условиях, принять меры для того, чтобы не снабжать Австрию никакими орудиями без согласия королевского правительства».
Пять мучительных дней прошли без ответа из Эссена. Потом Альфред высокомерно (и с явным обманом) ответил: «Мне очень мало что известно о политических условиях; я продолжаю спокойно работать». Он объяснил, что первая пушка для Вены должна появиться только в июне, что полностью контракт будет выполнен только через шесть недель после этого, и благоразумно заметил, что Берлин может конфисковать его поставки, если этого пожелает король. Затем он невольно подошел к главному предмету спора и в смущении остановился: «Что касается данного вопроса, я надеюсь, что цель будет достигнута без конфликта между моим патриотизмом и моей репутацией за рубежом… В конце концов, мы, слава богу, еще не находимся в состоянии войны, и, даст Бог, мир будет сохранен».
