Самым скромным в Эссене был замок, который должен прийти на смену Штаммхаусу и Гарденхаусу. Хотя известняк уже поступал и кое-где верх дома был сооружен, строители проинформировали Альфреда, что внутренняя отделка не будет закончена до следующего лета и что не может быть и речи о том, чтобы въехать в дом до 1873 года – на три года позже. «Мне все больше и больше кажется, что я буду разочарован, – писал он. – От Функе и Шюренберга (строители) я всегда получаю запоздалые объяснения о том, почему в последнее время дела не идут… Слова и обещания удовлетворить меня не могут. Я ожидаю дел и позабочусь о том, чтобы любой, кто проявит слабость в выполнении своих обещаний или хоть раз обманет меня, не получил другого шанса поступить так еще раз». 2 марта 1872 года он написал Фойхт-Ретцу: «С тех пор как я нахожусь здесь, я не занимаюсь ничем другим, кроме как строительством моего дома в Эссене». Вот уж неправда. В том же самом письме он попросил генерала сообщить, «какого успеха вы и князь Бисмарк добились с кайзером». Утверждения Королевской комиссии по испытаниям, писал он, могут быть быстро опровергнуты, «поскольку Комиссия по испытаниям Эссена присутствовала на всех и может на месте ответить на любой вопрос». Затем, на следующий день, в Торквей пришла телеграмма от Эрнста Айххофа. Стареющий кузен Берты сообщал о разладах на заводе. Альфред сразу же затребовал дополнительной информации: «Почему я не знаю о том, что там заварилось и кто это заваривает? Кто находится в оппозиции, кто бунтует и почему? Правда не может быть хуже предчувствий, которые уже возникают. Больше писать ничего не буду, а если всего, что я уже написал, недостаточно, то могу все урегулировать, приехав лично, и на это я уже решился».
Прежде чем уехать, он сорвал парик и показал Берте свои настоящие волосы, настаивая, чтобы она согласилась с тем, что он поседел с момента отъезда из Рура. Она согласилась, а потом сделала в своем блокноте запись: «Удивительно, как с многим можно мириться».
* * *
Разлад в Эссене произошел между прокурой и техническим отделом. Он был незначителен, но для «пушечного короля» стал поводом вернуться – и как раз вовремя: Фойхт-Ретцу удалось добиться проведения в Тегеле испытаний бронзы против стали. Круппа ожидал страстный отзыв: «Испытания орудия проведены в значительных масштабах и показали самые блестящие результаты. Это привело к тому, что все разумное большинство в Комиссии по испытаниям высказалось в поддержку вашего орудия как единственного орудия для артиллерии». В результате, сообщал генерал, Бисмарк «со всей своей энергией впрягся в вашу триумфальную колесницу». Радостный Альфред нацарапал на бумаге: «Теперь вместе с нами тащит воз великий арбитр судеб Германии!» – и распространил ее среди членов прокуры. Он пообещал Берлину тысячу пушек в этом году и еще тысячу к концу 1873 года. В январе пятьсот заказал царь, указав при этом калибр и модель, которые сделали бы их «разрушительными», но Альфред распорядился, чтобы для Санкт-Петербурга были построены «намного более тяжелые и поэтому менее маневренные орудия». Если это покажется несправедливым по отношению к заказчику, который, в конце концов, был более щедрым, нежели Берлин, надо иметь в виду деликатное положение Круппа. Ведь он неоднократно и настоятельно указывал, что его единственным мотивом является патриотизм. Обязательства перед Романовыми вносили неловкость. Ему надо было как-то объясниться.
Существовали обязательства по поставке орудия и рейху, и русским. Производство четырех безупречных гигантских стволов в день и выполнение других обязательств явно выходило за пределы нынешних мощностей металлургического завода. Необходимо расширяться. Фактически он начал увеличивать свои капитальные затраты, еще находясь в Англии. Из Торквея он направил указание закупить контрольный пакет акций компании «Орконсера айрон» для разработки месторождения вблизи Бильбао, Испания, на сумму в один миллион долларов. Размышляя над проблемой перевозки руды из Бискайского залива, он решил, что ему нужен флот. «Английские цены на морские перевозки просто огромны, а листовая сталь плохая, – писал он в июне Айххофу. – Просто не могу избавиться от мысли о том, что… мы должны сами построить корабли». Он распорядился о постройке четырех судов в Голландии, и это было только началом охватившей его лихорадки дальнейшего расширения. В Германии он оплатил три сотни шахт и выкупил две у своих конкурентов, Германшютте в Нойведе и Йоганесшютте в Дуйсбурге. Только в Йоганесшютте были четыре домны, и он заплатил за все взвинченные цены. Концерн был опасно уязвим. Майер писал Айххофу: «Совсем не исключена возможность, что Круппы в скором времени могут оказаться в весьма затруднительном положении. И если в конце концов им удастся восстановиться, на вас, тем не менее, останутся тяжелые обязательства. Герр Крупп страдает манией покупок. Кельнские банкиры начинают испытывать серьезные сомнения и настроены против того, чтобы брать на себя какие-либо новые обязательства в отношении него».
В новой империи мания была распространена широко. В период между 1871-м и 1874 годами объем немецкой тяжелой промышленности удвоился, и, хотя ни один другой промышленник не пошел настолько далеко, как Альфред – он увеличил свои долги на 32 миллиона марок, – фактически все набрали кредиты. Подогреваемое французскими репарациями пламя разгоралось все больше. Даже рассудительный Бисмарк через своего маклера потихоньку приторговывал акциями. А потом наступил крах. В сентябре 1873 года французы перечислили свой последний платеж. Падение началось с серии провалов венских банков, распространилось по всему континенту, перескочило Атлантику, а 20 сентября ударило по Уоллстрит, да так, что нью-йоркская фондовая биржа была вынуждена на несколько дней закрыться. Очевидным курсом для Альфреда была экономия. Майер просил его сократить расходы. Но он был сыном своего отца. Вместо этого он увеличил свои краткосрочные кредиты, заплатив 900 марок за одну шахту и 4 тысячи за другую и тем самым растеряв почти всех своих финансовых советников, как отмечается в хронике фирмы. Он считал момент как нельзя более подходящим, чтобы подчинить рынок сырьевых материалов. Он хотел «достойного будущего» для сына, внука и правнука: «Заводу нужны собственные независимые источники руды и минералов, их надо добывать и обрабатывать так же, как сейчас добывается вода: чистыми, со своих собственных участков, без агентов и посредников и под своим собственным контролем, без чьих-либо влияний».
На бумаге он был владельцем крупнейшего промышленного предприятия в Европе. Однако по мере того как поступали краткосрочные неоплаченные векселя, слабость структуры становилась до ужаса явной. Каждый день накапливались огромные краткосрочные долги, и единственным возможным решением этой проблемы представлялось превращение фирмы в акционерное общество. Это Альфред отверг; он прямо написал: «У нас нет и не будет владельцев акций, ожидающих свои дивиденды». Тем не менее он не мог избавиться от мысли о кредиторах, ждущих возврата своих денег. Это форменный тупик, начало того, что в XX веке стало известно его потомкам как кризис Основателя. Но для Основателя выход был ясен. Он обратится к кайзеру. В письме Вильгельму из Эмса он попросил о «любезности принять его» для обсуждения «личного вопроса, пожелания». Его величество был вежлив, но невосприимчив. В начале февраля, сидя за письменным столом и с грустью думая о двадцатипятилетней годовщине с того дня, как стал владельцем остатков фабрики, Крупп сочинил наставление для всех крупповцев и вывесил его на Штаммхаусе: «Целью работы должно быть всеобщее благосостояние; тогда работа – это благословение, работа – это молитва». Помолясь, он начал снова работать с императором. Альфред писал Вильгельму, что рассматривает свое предприятие как «национальную мастерскую». Фабрики в определенной степени неотделимы от концепции роста значимости государства, и, следовательно, приравнивать Круппа к классу «просто находчивых бизнесменов» было бы демонстрацией несправедливости.
