Так и произошло, а худшее еще предстояло. К лету 1890 года американский партнер информировал Эссен, что от крупповской железнодорожной стали «избавляются, и она идет на металлолом». (Фирма продолжала производить бесшовные колеса Альфреда до 1 сентября 1939 года, когда танки его внучки устремились в Польшу.) Но для процветающего Рура потеря американских заказов казалась мелочью. Архивы завода свидетельствуют о том, что этот вопрос даже никогда не поднимался на заседании совета директоров. Фриц списал Америку и с лихвой компенсировал потерю, построив четыре новые пушечные фабрики.
Намного более серьезной из «Хюгеля» виделась возможность того, что новый кайзер может стать политиком левого толка – как бы абсурдно это сейчас ни звучало. 18 марта 1890 года Вильгельм II уволил Бисмарка и начал сам править своим собственным рейхом. Костью между ними было антисоциалистическое законодательство Бисмарка. Надеясь отговорить трудящихся от участия в СДП, император предложил ограничить детский труд, сделать воскресенье днем отдыха, поощрять рабочие комитеты. Печать окрестила его «лейбористским императором», и он был этим доволен. Фриц – нет. Он был встревожен и, набросав черновик длинного письма протеста, повез его Бисмарку. Канцлер сидел на корточках под деревом в своем парке. Он простонал, что согласен, но чувствует себя «старой цирковой лошадью»; он много раз все это обдумывал, не имеет желания вмешиваться и в данных обстоятельствах едва ли может чего-нибудь добиться. С другой стороны, размышлял он, пристально глядя на гостя, самому Фрицу, пожалуй, кое-что удалось бы. Он обладает великим именем, и монарх об этом знает. Молодой правитель относится к людям с уважением. Фриц принял совет канцлера и отправил свое письмо во дворец Гогенцоллернов.
Ответа не было. Если бы не поджимало время, Крупп, несомненно, приближался бы к кайзеру потихоньку, через своих советников. Он попросил аудиенции. В их первой встрече – противостоянии отчетливо проступает подтекст тяжелой иронии. Вильгельм, который вовсе не питал искреннего беспокойства о судьбе трудящихся, выступал как их защитник. Фриц, который всячески избегал вспышек, злился на своего императора. Социальная программа неприемлема, сказал он. И процитировал собственные слова кайзера: «Только один человек является хозяином в этой стране, и этот человек – я». Испытующе посмотрев на Вильгельма, спросил: да? Точно, холодно ответил Вильгельм. Очень хорошо, сказал Фриц; тогда и предприниматель должен быть «хозяином в собственном доме». Он цитировал своего отца, и Альфред был бы им горд; годы судорожной писанины приносили плоды. Высочайший погладил свои нелепые усы, а Фриц поспешно продолжал. Если он не сможет управлять своими фабриками так, как сам считает нужным, заявил он, ему, возможно, придется переехать в другое место. Кроме того, утверждал он, терпимость по отношению к ленивым рабочим только воодушевит социал-демократов. Дай им палец, и они откусят всю руку. Крупп безжалостно наказывал строптивых, и такая политика работала очень хорошо.
Кайзер не пошевельнулся. Фриц уехал, чувствуя, что потерпел провал. Вильгельм отменил социальный закон Бисмарка. Но последовавшие выборы доказали правоту Круппа. К удивлению всей Европы, выпущенная из подполья СДП собрала почти полтора миллиона голосов, по одному из каждых пяти, и завоевала тридцать пять мест в рейхстаге. Император был вне себя. В последовавших заявлениях он заклеймил социалистов как «банду предателей», которые «недостойны того, чтобы именоваться немцами»; члены любой партии, которые подвергали критике «Высочайшего правителя, должны быть до конца выкорчеваны», как «бродяги без племени». Ужаленный император позабыл о детях, о выходных по воскресеньям и одетых в грубую ткань представителях советов директоров. Вместо этого он начал изучать промышленную статистику. Она его ошеломила. Производство стали в рейхе возрастало в семь раз быстрее, чем в Великобритании, – немецкие сталевары уступали только этому отдаленному чудовищу, Соединенным Штатам, а человеком, который платил самые высокие в империи налоги, был Ф.А. Крупп из Эссена; сам кайзер платил меньше.
В это же время Вильгельм был вынужден выступить в защиту крупповской артиллерии в своем собственном официальном дворе. Трудно поверить, но, тем не менее, это факт, что почти через двадцать лет после окончания Франко-прусской войны в армии все еще тосковали по бронзовой пушке. Если основываться на личных документах Фридриха фон Хольштейна, бывшего подчиненного Бисмарка и злого гения германской внешней политики, в споре «в отношении бронзы против литой стали произошло новое событие, и в этом споре Его Величество встал на сторону Круппа и выступил в защиту литой стали, тогда как Верди, новый военный министр, выступал адвокатом бронзы. Сторонники бронзы постоянно обыгрывали тот факт, что бронза не дает трещин. Ну а недавно треснули три бронзовые пушки. Канцлер сказал мне: «Это великий триумф для Его Величества».
Это было триумфом и для Фрица, хотя остается только удивляться, зачем в те годы могли понадобиться в армии три бронзовые пушки. Его величеству недоставало терпения его деда; 1 октября министр Верди был уволен. Вскоре после этого Фриц стал привилегированным адресатом императорских писем. Кайзер хотел поправить взаимоотношения. Но, сам того не сознавая, выбрал худший из возможных вариантов. Ведь у Фрица на всю жизнь выработалось стойкое отвращение к напыщенной прозе. И вот, к своему ужасу, он обнаруживает, что Вильгельм обожает писать письма. Похоронив одного неуемного писаку, молодой Крупп уселся в одно седло с другим, который бомбардировал его мудрыми советами:
«Утешайтесь тем, что на тысячу горьких часов приходится один сладкий, отдавайте лучшее из того, что могут предоставить сердце и ум, даже если за это не последует благодарности».
Или:
«Мир настолько велик, а мы, люди, настолько малы, что даже от вселенной едва ли можно ожидать, чтобы она озаботилась одним индивидом».
Это были не просто банальности, но еще и плагиат. Вильгельм пришелся бы Альфреду хорошим сыном; он трудолюбиво выписывал ужасные пассажи из работ Людвига Гангхофера, захудалого романиста 90-х годов XIX века. Правда, кайзер ни во что из этого не верил. Он был убежден в том, что вселенная заботится об одном индивиде, о нем самом. И когда в следующем послании он написал (выдернув из Гангхофера): «Недоверчивые виновны в том, что совершают несправедливость по отношению к другим и наносят раны самим себе», подвыпивший Крупп заподозрил второе дно. Должно быть, человек, занимающий такой пост, к чему-то клонит.
Человек клонил к приглашению не для того, чтобы банально разглагольствовать, а чтобы поговорить об артиллерии. Фриц с готовностью принял это приглашение, и, когда кайзер спросил, есть ли какие-нибудь жалобы, Крупп ответил: множество. Уже полвека идет вражда между династией Круппов и офицерским корпусом. Испробованы все меры для примирения: приглашения в Меппен, предложения провести специальные демонстрации экспериментального оружия, сниженные цены. Ничто не помогает. Почему германская армия пренебрежительно относится к его испытательным стрельбам? Почему рейх всегда размещает заказы на пушки в последнюю минуту, а потом настаивает на немедленных поставках? Почему военное ведомство отказывается даже встретиться с инженерами Круппа? Вильгельм широко открыл глаза. Неужели это действительно так? Фриц сказал, что он рад, что Высочайший задал этот вопрос, потому что у него в кармане лежат чертежи и планы нового скорострельного полевого орудия с использованием бездымного пороха Нобеля. Германские солдаты смотреть на них не будут, но, может быть, у их Верховного главнокомандующего найдется время, чтобы взглянуть. Кайзер взглянул. Это моментально произвело на него впечатление, он начал стучать кулаком по столу и выкрикнул, что хочет встретиться со своим Генеральным штабом. За счет Круппа Генеральный штаб наслаждался тысячью сладких часов; теперь настало время для горького. Назавтра генералы были вызваны к кайзеру. Этот день они назвали черной пятницей. Фриц сидел молча, спокойно, как будто ему грезились египетские цапли, а Вильгельм обрушил на военных всю свою ярость. Не стесняясь в выражениях, он потребовал, чтобы они приняли на вооружение новое скорострельное орудие, регулярно направляли в Эссен свои делегации, присутствовали на каждом испытании в Меппене. Дабы убедиться в том, что ему повинуются, он сам будет время от времени выезжать на полигон. Для него это будет праздником, сказал он, – просто отдохнуть от надутых и тупоумных юнкерских бюрократов и «немножко полюбоваться стрельбой».
