Но Густав полагал, что нечто подобное уже было. Для него параллели с Франко-прусской войной не вызывали сомнений и сам он как бы следовал по стопам Большого Альфреда. Как и дед Берты, он имел наилучшие в мире пушки – новая партия из 180 полевых орудий, заказанных Бразилией, была спешно переадресована к бельгийской границе, а Вильгельм II, подобно Вильгельму I, командовал самыми внушительными войсками на континенте. Даже на вилле «Хюгель» все вновь было перевернуто вверх дном. Крупп решил этим летом полностью поменять интерьер замка, и портрет боготворимого дяди Феликса фон Энде повесили в столовой на великолепном фоне из романтических фресок. Но из-за войны не прекратились обеды с деловыми партнерами и посещения высоких гостей, проходившие с обычной, минута в минуту, педантичностью. В те первые лихорадочные августовские дни Густав принимал Эмиля Фишера, великого немецкого химика, лауреата Нобелевской премии 1902 года. В один из вечеров Фишер сообщил ему о своем беспокойстве: запасы нитратов в империи чрезвычайно скудны.
Крупп заявил, что проблемы с пироксилином не существует. В течение года, уверял он ученого, предприятия лакокрасочной промышленности обеспечат производство синтетических солей азотной кислоты (и он оказался прав), а во всех других отношениях готовность была безукоризненной.
Два миллиона резервистов уже прибывали в намеченные призывные пункты, получая там винтовки Маузера, островерхие каски с серыми полотняными чехлами и новую форму защитного цвета, заменившую в 1910 году прусские синие мундиры. Поезда, мобилизационное расписание которых Густав лично прокорректировал и нашел безупречным, доставили солдат на сборные пункты близ границы с минимальными задержками; благодаря предусмотрительности Генерального штаба империю пересекали четыре двухколейных железнодорожных пути со вспомогательными ветками, проложенными сразу же, поскольку имелось четкое представление о том, как именно они должны пролегать. Когда отчизна сжала свой устрашающий кулак, моральный дух в стране был чрезвычайно высок. Берлинская контора Круппа со сменившейся после «скандала» администрацией докладывала, что офицерские машины снуют взад-вперед по Унтер-ден-Линден, военные приветствуют народ, а толпы людей по обе стороны улицы скандируют «Германия превыше всего» и поют «Вахту на Рейне»:
Спокойной будь,
страна любимая:
Ведь часовые стоят
незыблемо.
Стоят на страже
вдоль Рейна
на посту.
К радости всего фатерланда 100 социал-демократических депутатов, представлявших теперь самую сильную фракцию рейхстага, единодушно проголосовали в поддержку военных ассигнований. Отвечая на их «ура! – в честь кайзера, народа и страны», его величество воскликнул: «Я уже больше не вижу партий, есть одни только немцы!» Рядом был Крупп, сопровождавший кайзера на борту яхты «Гогенцоллерн» во время недели Киля. Как раз в этот день был застрелен Франц Фердинанд.
В небе над Густавом, в отличие от Вильгельма, ходили тучи. Он, конечно, не мог пожаловаться на крупповцев. Они с энтузиазмом работали из смены в смену круглые сутки, весело распевая «Да здравствует увенчанный победой» и «Победоносно выступим и разобьем французов» во время сборки орудий и лафетов. Они трудились не покладая рук, чтобы начать подкатывание большой гаубицы к Льежу. Трудности Круппа заключались в том, что даже на этой ранней стадии, прежде чем прозвучал хотя бы один выстрел, его уже клеймили за границей как военного преступника. Шустрый корреспондент газеты «Дейли мейл» увидел его в Киле; зная, что Густав и Берта только что вернулись из Лондона, он пришел к заключению, что они знакомились с британскими военными заводами и теперь хозяин Эссена рассказывает кайзеру о том, что подсмотрел у наивного Альбиона. Это вызывало раздражение, тем более что было неправдой, они приезжали в Лондон, чтобы в последний раз позировать художнику. Но в Великобритании думали так, как писал Герберт Уэллс накануне объявления Англией войны Германии: «В основе всего этого зла, которое привело в конечном счете к мировой катастрофе, лежит круппизм – мрачная гигантская сеть торговли орудиями смерти». Англия вступила в войну из-за того, что Германия оккупировала Бельгию. Ее премьер граф Чарльз де Бруквиль вдруг вспомнил, что в прошлом году бельгийский парламент заказал тяжелую артиллерию у АО «Фридрих Крупп». Орудия так и не были поставлены, и теперь мир знает почему, заявил премьер. Последствия заранее спланированного заговора против мира были налицо.
В довершение всего один из директоров Круппа по имени Вильгельм Мюлон «сошел с ума». Блестящий молодой адвокат, Мюлон служил в фирме сначала как личный секретарь Густава, а затем, с 1911 года, как член совета директоров. В тот момент, когда его величество начал мобилизацию, Мюлон исчез из Эссена. К величайшему изумлению своего хозяина, он вдруг возник в Швейцарии, где сообщил о своем уходе из фирмы, разоблачил военные приготовления рейха и объявил, что «еще за шесть месяцев до августа Крупп получил из Берлина секретную информацию о предстоящей войне и на этом основании добивался расширения производства, чтобы выполнять дополнительные заказы».
Густав воспринял это обвинение болезненно. Оно царапало еще долгие годы, и в 1933 году, когда тупые иностранцы превратно понимали его и его страну, Крупп, свидетельствуя в суде по делу одного из своих бывших директоров, вспомнил заявление Мюлона, чтобы опровергнуть его. Он, Крупп, и не помышляя о развязывании конфликта почти двадцатилетней давности; те события даже Берлин застали врасплох: «Недостаток взрывчатых материалов стоил нам в 1914 году множества людских жизней на фронтах». Значит, даже два десятилетия не помогли Густаву свыкнуться с мыслью о предательстве своего протеже. Во время разговора с доктором Фишером он почти сбросил с себя маску невозмутимости. Неблагодарность Мюлона, его двурушничество возмущали до глубины души. Почему это, вопрошал он своего гостя, какой-то директор утверждает, что фирма в сговоре с правительством, которое только что сняло с должности другого директора за подсматривание в замочную скважину? Как может кто-то хотя бы предполагать какую-либо связь его мирных трудолюбивых цехов и доков с международной политической интригой – связь между созидателями, такими, как он сам, и надменными выскочками, заносчивыми разрушителями фатерланда? Важно качая головой, великий химик соглашался: конечно же не могло быть абсолютно никакой такой связи.
Глава 12
Последняя любовная битва
Густав Крупп аккуратно занес в свой черный блокнот крылатые слова лозунга военного времени для цехов своих заводов: «Чем больше врагов, тем больше честь». И действительно, честь первой победы в войне 1914 года по праву принадлежит ему; хотя Бельгию и нельзя было считать серьезным врагом, но львиная доля заслуги в ее быстром завоевании принадлежала оружейнику рейха. Однако обычаи войны требуют, чтобы в первую очередь признание было выражено солдатам на поле брани. И сине-бело-золотой крест прусского ордена «За военные заслуги» был повешен на бычью шею Эриха Фридриха Вильгельма Людендорфа, этого жирного, угрюмого солдафона, который, как только разразилась война, командовал бригадой тыловых гарнизонных отрядов в Страсбурге. Поскольку он носил знаки отличия Генерального штаба в виде малиновых полос, то он был назначен в элитную армию, развернутую у Мааса, в качестве офицера службы связи. И 7 августа 1914 года, когда его автомобиль оказался у главных ворот цитадели Льежа, он постучал в них рукояткой сабли. Побежденные их открыли, и Людендорф проехал в крепость, чтобы официально засвидетельствовать сдачу города.
