В конце бульвара де Аврой гигантское орудие было осторожно выгружено и тщательно наведено на цель… Затем последовал ужасный взрыв! Толпа была отброшена назад; земля всколыхнулась, как при землетрясении, и задрожали все оконные стекла во всей округе».
16 августа последний форт пал – бесчувственное тело генерала, командовавшего обороной Льежа, нашли под грудой кирпича, и крупповские дьяволы, громыхая, двинулись дальше, чтобы положить конец длившейся неделю, но уже не столь стратегически важной осаде Намюра, Антверпена и Мобежа. По мере того как подробные донесения о ходе военных действий доходили до ставки Вильгельма, он и его союзники постепенно осознавали, какую чрезвычайно важную роль сыграл этот маленький напыщенный штатский из Эссена в покорении Бельгии. Хотя грудь Густава довольно поздно украсилась военными орденами, теперь он уже в этой традиции шел по стопам Альфреда и Фрица. Каждый месяц на его груди слева появлялась новая медаль. В дополнение к медали, которой он удостоился на волне скандала, в его коллекции уже были: Саксонский командирский крест второй степени ордена Альберта, Баварский военный орден за заслуги Св. Мишеля второй степени, Мекленбургский Большой командирский крест ордена Гриффена, Прусский орден Короны второй степени, Баварская звезда ордена за заслуги Св. Мишеля второй степени и Баварский военный орден за заслуги второй степени со звездой. Теперь его императорско-королевское величество вызвал его на аудиенцию и приколол к его рабочему костюму Железный крест первой степени, награду, которой обычно удостаиваются люди, отличившиеся на поле боя; в более поздний период такой человек не мог явиться лично к Адольфу Гитлеру, капралу 16-го Баварского резервного пехотного полка, если только не провоевал четыре года, получив два серьезных ранения, или с одной здоровой рукой захватил в плен 15 вражеских солдат. И это еще не последняя награда Круппа. Пруссия добавила к ним крест «За заслуги в оказании помощи в войне». Берте он также был вручен. А Боннский университет решил, что Крупп не просто военный герой. Профессорско-преподавательский состав пришел к выводу, что демонстрация боевой мощи «Толстых Берт» способствовала прогрессу человечества. Вследствие этого ему присвоена степень почетного доктора философии.
В ажиотаже восхваления никто не осмеливался проявить бестактность и упомянуть о том, что великая гаубица так неповоротлива. Да и о чем речь, если задержка с ней была всего в два дня. Не обнаруженные стотысячным кавалерийским отрядом французов, немцы продолжили свой марш-бросок через Бельгию, перескочили через волнорез у Вердена и достигли реки Марны. Но это была лишь глубина проникновения войск. Потерянных с «Бертой» сорока восьми часов вполне хватило союзным силам. Британский экспедиционный корпус переправился через Ла-Манш и занял позиции на левом фланге французов, а от 600 парижских такси-кебов ушли на фронт противостоять натиску врага 6 тысяч добровольцев. После семи дней сражений с участием более 2 миллионов человек немцы отступили к реке Эна и окопались там. Затем войска начали фланговое движение. Вытянувшись в линию в западном и северном направлениях, армии обеих сторон пытались обойти друг друга. Наконец они покинули окопы; змееобразная цепь траншей начиналась у швейцарской границы и заканчивалась через 466 миль у Нью-Порта на проливе Ла-Манш. Мобильность и возможность маневра были утрачены. (Шлиффен предсказывал, что прорыв армии из Бельгии станет для немцев тем же, чем еще за два века до нашей эры стали Канны для Ганнибала, когда карфагенский полководец разбил войско римлян. Но Рим-то ему не удалось взять.)
Никто тогда не подумал об этом. В первых же сражениях полегло так много людей с обеих сторон, что мысль о безвыходности положения была невыносима. При наличии у стратегов дорогого и хитроумного вооружения прорыв на одном из участков фронта казался не просто возможным, а неминуемым. Когда адмирал Тирпиц инспектировал верфь «Германия» в феврале 1915 года, через пять месяцев после Марны, он иронически прищурился на строящиеся подводные лодки и сказал Круппу: «Да, а знаете, к этой войне они опоздают». Возможно, адмирал имел в виду, что судьба войны решится во Франции; а может быть, полагал, что вполне достаточно уже спущенных на воду лодок. В любом случае он ошибался, и если имел в виду второе, то ошибка была поистине колоссальной, поскольку немецким подводным лодкам в этой войне было суждено сыграть исключительную роль, причем такую, какой не предвидел никто. В то время, когда адмирал посетил Киль, Берлин решил противопоставить британской морской мощи ничем не ограниченные действия своих подводных лодок, и вот утром 1 мая того же года капитан-лейтенант Швейгер, рыскавший у берегов Ирландии в крупповской «U-20», торпедировал лайнер «Лузитания». Утонуло более 1100 человек, в том числе 138 сугубо гражданских американцев. В тот более гуманный век, когда от войны еще ждали рыцарского благородства, потопление пассажирского судна казалось просто невероятным. Президент США Вудро Вильсон, вне себя от ярости, составил протест в таких сильных выражениях, что государственный секретарь Брайан отказался его подписать. Но все же нота была отправлена на Вильгельмштрассе. Фактически это был ультиматум. В своей люксембургской штаб-квартире его императорско-королевское величество угрюмо поразмышлял над ней и отозвал свои подлодки; смысл происшедшего был ясен – Вильсон сделал предупреждение: если швейгерам опять дадут волю, Америка вступит в войну.
* * *
В те первые месяцы герой Рура, осыпанный звездами за Бельгию, был занят планами аннексий и изучением статистических материалов о запасах сырья. Он с энтузиазмом поддержал программу всегерманского союза, разработанную Генрихом Классом, который писал, что «Россия должна снова обратить свое лицо к востоку и ее необходимо вернуть к границам эпохи Петра Великого», и в ноябре 1914 года Густав составил свою собственную программу о целях войны для министра иностранных дел Готлиба фон Ягова и «еще некоторых друзей в правительстве». Убежденный, что «мир можно и должно врагу продиктовать», Крупп отвергал самую идею переговоров. Он считал рейх осью Европы. Вокруг нее он хотел консолидировать тевтонскую «Срединную Европу», включая Австро-Венгрию и нейтральные государства – Голландию и Швейцарию, а также Скандинавию. Но сначала надо было поставить на колени Францию. Французскую территорию надлежало аннексировать до линии Мозель – Маас, и этот захватывающий дух план подкреплялся доводами, которые показались в правлении весьма разумными: «Франция, лишенная значительных запасов железа и угля, перестанет быть экономически опасной на мировом рынке или политически опасной среди великих держав».
Крупп далеко заглядывал в будущее. Он предвидел возрождение Польши как «буферного государства», с германизированной полосой между этой Польшей и рейхом – «крепким засовом» против притязаний Польши на прусские земли, некогда подчинявшиеся власти Варшавы. Он предвкушал возникновение огромной тевтонской колониальной империи в Африке, окруженной военно-морскими базами и угольными станциями. Он доказывал, что, «если эти задачи будут осуществлены, германская культура и цивилизация возглавит прогресс человечества; во имя достижения такой цели стоит сражаться и побеждать, проливая благородную кровь». Но одного только пролития благородной крови было недостаточно. Необходимо было навсегда подчинить Бельгию. (Густав считал, что и северное побережье Франции тоже, пожалуй, стоило превратить в провинцию рейха.) А самое главное, корабли, построенные на кильских верфях, должны господствовать в Ла-Манше. «Тут мы подходим к самой сути владычества Англии в мире: занятие позиции силы – вот, пожалуй, единственное, что обеспечило бы нам прочную дружбу Англии. Только в том случае, если мы в любой момент будем в состоянии нанести по ней чувствительный удар, она наконец оставит нас в покое, а может быть, даже станет нашим «другом», настолько, насколько Англия вообще способна на дружбу».
