«В конце концов, – саркастически подумал МакКеон, – этот трибунал имело смысл создать хотя бы потому, что, если все обернется плохо и хевы снова захватят власть на этой планете и выпустят нам всем кишки, то единственная возможность хоть как-то наказать здешних упырей за все их зверства будет безнадежно упущена. А для многих исстрадавшихся людей только это и имеет значение».
Он обвел взглядом остальных членов суда. Гарриет Бенсон и Хесус Рамирес – по убеждению МакКеона, они поступили мудро – предложение войти в состав суда отклонили. Не предложить им это, учитывая их роль в захвате Стикса, было невозможно, но они сами понимали, что накопившаяся ненависть едва ли позволит им проявить беспристрастность. Вместо них представлять в трибунале узников «Геенны» выпало коммандеру Альберту Хёрсту из Хельмспортского флота. От имени других поселений Ада выступали капитан Синтия Гонсальвес из Альто Верде и коммодор Джеймстаунского флота Гастон Симмонс. По старшинству производства Симмонс имел преимущество перед МакКеоном, хотя и не столь существенное, как адмирал Сабрина Лонгмон. Последней, несомненно, приходилось гораздо тяжелее, чем прочим судьям.
В отличие от них Лонгмон была – во всяком случае, в прежней жизни – не только офицером Народного флота, но и рьяной сторонницей Комитета общественного спасения. Ее не радовали массовые чистки, но она считала их всего лишь издержками – и слишком хорошо знала изнанку старого режима, чтобы жалеть о его падении. Комитет представлялся ей органом власти, чьи подлинные цели, в отличие от целей Законодателей, не расходятся с декларируемыми. К сожалению, она потерпела поражение от сил Альянса и в результате ознакомилась с «издержками» ближе, чем ей бы хотелось. Хотя и тут ей повезло: благодаря безупречному послужному списку и несомненной лояльности ее не поставили к стенке, а отправили в Ад. Причем, в отличие от менее везучих заключенных, поселили в привилегированном лагере «Дельта-40», с улучшенными условиями содержания. Предполагалось, что находящиеся там заключенные не настолько замарали свою репутацию, чтобы не иметь надежды на прощение. В действительности Комитет держал их про запас, чтобы в случае нужды воспользоваться их знаниями и умениями, а потому сотрудники ГБ старались не ожесточать пленников понапрасну. В результате узники «Дельты-40» понятия не имели о том, что творится в других лагерях, а жуткие истории, которые слышали до отправки на Аид, считали пустыми вымыслами. Когда истинное положение дел стало достоянием гласности, для многих из них это стало тяжким ударом. Они поняли, что были не только необоснованно репрессированы, но еще и одурачены.
Впрочем, разные люди реагировали на случившееся по-разному. Кто-то увидел в освобождении возможность убраться с Аида и принять участие в борьбе против Нового Порядка. Большинство же никуда бежать не собирались. Некоторые просто не верили в возможность скрыться и в результативность любого сопротивления, но большинство, несмотря на все, что с ними случилось, предпочитало сохранить верность если не Комитету, то Народной Республике. Отказываясь сотрудничать с Хонор, они демонстрировали свою лояльность Хевену, надеясь, что после восстановления на планете власти Народной Республики это будет им зачтено и они получат шанс на реабилитацию в глазах соотечественников.
МакКеон уважал их позицию... но в меньшей степени, чем позицию Лонгмон. Адмирал Народного флота (она и сейчас требовала, чтобы к ней обращались «гражданка адмирал») Лонгмон не могла не чувствовать, что ее убеждения дали трещину. Алистер предполагал, что в конце концов она, в компании с адмиралом Парнеллом и его сторонниками, отправится в эмиграцию на одну из планет Лиги, но в отличие от Парнелла, отказавшегося войти в состав суда по тем же причинам, что и Рамирес с Бенсон, она не только согласилась, но и нашла своему решению убедительное объяснение.
– То, что происходило здесь, на Аиде, представляет собой беззаконие, и виновные должны понести наказание, – откровенно сказала она Хонор после того, как ей предложили стать членом трибунала. – Но это не значит, адмирал Харрингтон, что вы и ваши люди имеете право отправлять на виселицу кого вам вздумается, по собственному произволу. Я согласна принять участие в рассмотрении дел при одном условии: смертные приговоры должны выноситься не простым большинством голосов, а единогласно.
– Но тогда... – начал было Рамирес.
И захлопнул рот. Хонор, не сводя взора с угрюмых карих глаз и каменного лица Лонгмон, подняла руку.
– Я согласна, что суд не должен превращаться в контору по выдаче лицензий на отстрел, – спокойно сказала она. – Но предоставить вам, гражданка адмирал, право блокировать любой приговор было бы неразумно.
– Я этого и не требую, – сказала Лонгмон. – Могу поклясться – если надо, то и на детекторе лжи, – что буду голосовать исключительно в согласии со своей совестью, честно и непредвзято оценивая любые свидетельства. Если окажется, что вина доказана и совершенные преступления, согласно Кодексу поведения военнослужащих и Полевому уложению, караются смертной казнью, я отдам свой голос за смертную казнь. Хотя, леди Харрингтон, не стану вас обманывать: я принимаю на себя это бремя прежде всего с тем, чтобы не допустить одностороннего обвинительного уклона, и всякое сомнение будет истолковано мною в пользу обвиняемого.
МакКеон помнил, что, выслушав эту тираду, Хонор погрузилась в размышления. Прижав Нимица здоровой рукой к груди, она довольно долго и пристально рассматривала собеседницу. А потом, к немалому удивлению присутствовавших при разговоре, кивнула.
– Очень хорошо, гражданка адмирал, – просто сказала она.
На этом разговор закончился. Решение было принято.
Встряхнувшись, МакКеон отогнал воспоминания и позволил спинке кресла принять вертикальное положение. Он хорошо понимал, почему Лонгмон, несмотря на несомненное старшинство, не стала председателем суда, – но, как и многие на планете, был удивлен тем, что слово, данное Хонор, гражданка адмирал сдержала. К оценке доказательств она подходила с жестким скептицизмом, и убедить ее бывало непросто, но если улики оказывались неопровержимыми, Лонгмон, не колеблясь, голосовала за смертный приговор.
– Итак, – сказал Алистер, – приступим к обсуждению. Кто хочет высказаться первым?
Желающих не нашлось, и он, склонив голову, посмотрел на темнокожую уроженку Альто Верде.
Та неуверенно покосилась на Лонгмон. Странное дело: хотя прочие члены суда не имели причин любить Народную Республику, именно адмирал Народного флота стала для них своего рода этическим эталоном.
«У Лонгмон много общего с Хонор, – не в первый раз подумал МакКеон. – Особенно в том, как они побуждают остальных тянуться за ними».
– Сэр, свидетельства того, что произошло в Альфе-одиннадцать, сомнений не вызывают, – начала Гонсальвес, – но в документах, касающихся событий на Стиксе, много пробелов. Это не может не беспокоить.
– Но мы располагаем показаниями Джерома, Листер и Веракруза, капитан, – указал Хёрстон. – Все сходятся на том, что Мангрем приказал лейтенанту Вейлер подняться на борт шаттла, и Мангрем сам сознался в том, что принудил ее вступить с ним в половую связь. Это несомненное изнасилование. Кроме того, другие рабы прямо называют Мангрема ее убийцей.
