Скрыв свои мысли за спокойным и приветливым выражением лица, Протектор жестом предложил гостям сесть. Клинкскейлс, покосившись на канцлера, устроился в кресле рядом с кофейным столиком, тогда как Прествик уселся на маленькую кушетку у письменного стола.
– Кофе, Говард? – спросил Бенджамин. Секретарь, застыв у двери, ожидал дальнейших распоряжений.
Клинкскейлс покачал головой. Бенджамин перевел взгляд на Прествика и, поскольку тот тоже отказался, отпустил секретаря:
– В таком случае вы свободны, Джеймс. Но позаботьтесь о том, чтобы нас не беспокоили.
– Будет исполнено, ваша светлость.
Быстро, но почтительно поклонившись каждому из гостей по отдельности и отвесив более низкий поклон хозяину кабинета, Джеймс вышел и беззвучно притворил за собой старомодную дверь, сработанную вручную из натурального полированного дерева. Бенджамин, поджав губы, пристально смотрел на Клинкскейлса.
Лицо старика казалось твердыней, готовой выстоять против всей Вселенной, гранитным речным ложем, в котором тысячелетний поток пробороздил глубокие морщины. За каменной маской таились глубочайшая печаль, свирепая, клокочущая ярость и... бесконечная боль. Бенджамин, понимавший и разделявший все эти чувства, был бы рад дать Клинкскейлсу время, чтобы справиться с ними. Но ждать дольше он не мог.
«А хоть бы я и мог, – подумал Протектор, – вряд ли стоит надеяться, что он хоть когда-нибудь сумеет „справиться“ с этим сам».
– Говард, ты, наверное, догадываешься, почему я пригласил тебя? – произнес он, нарушив затянувшееся молчание.
Клинкскейлс, подняв глаза, молча покачал головой, и Бенджамин непроизвольно сжал зубы. Хотя бы приблизительно Говард должен был представлять себе, чего хочет от него Протектор. И он знал это, иначе не явился бы с жезлом, символизирующим сан регента лена Харрингтон. Но ему, видимо, казалось, что, отказываясь признаться себе, в чем дело, он словно делает несуществующей причину, из-за которой его вызвали во дворец.
«Увы, – мысленно вздохнул Бенджамин, – это не в его власти, да и не в моей тоже. На нас обоих возложены обязанности, и выполнять их мы обязаны, несмотря ни на что. Черт побери, меньше всего на свете мне хочется вторгаться в его скорбь, но я именно сейчас не вправе останавливаться».
– Я думаю, ты все знаешь, Говард, – сказал, помолчав, Протектор, и щеки Клинкскейлса побагровели. – Я глубоко сожалею о событиях и причинах, которые побуждают меня поднять этот вопрос, но иного выхода у меня нет. Равно как и у вас, милорд регент.
– Я...
Прозвучавший титул заставил старика дернуться, как от удара. Он встретился с Протектором взглядом, и за тот краткий и бесконечный миг, пока они смотрели друг другу в глаза, ярость Клинкскейлса почти потухла, погребенная под пеплом бесконечной скорби.
– Простите, ваша светлость, – тихо сказал он, – конечно, я знаю. Ваш канцлер... – Клинкскейлс кивнул в сторону старого товарища, и его губы скривились в горькой пародии на улыбку, – тормошит меня уже не первую неделю.
– Мне это известно, – отозвался Бенджамин, не отводя глаз и надеясь, что старик увидит в них боль, равную его собственной.
– Да, конечно...
Клинкскейлс потупил взгляд, поднялся, распрямив плечи, с кресла, взял жезл обеими руками и, держа его на открытых ладонях, шагнул к столу. Зазвучала ритуальная речь, каждое слово которой отзывалось скорбью и болью:
– Ваша светлость, извещаю вас, что землевладелец лена Харрингтон леди Хонор погибла, не оставив наследников. Понеже названный лен был получен ею из ваших рук, а долг и обязанность управлять им в ее отсутствии были возложены ею на меня... – Говард осекся, закрыл глаза, но справился с собой, и продолжил: – В силу того, что землевладелец уже никогда не потребует у меня Ключ лена и мне некому передать его и не для кого хранить, я, согласно обычаю и закону, возвращаю Ключ и все регалии тому, от кого, милостью Божьей, они пришли в этот мир. Да будут они переданы на сбережение Конклаву землевладельцев.
Он протянул посох Протектору, но тот покачал головой. Глаза регента расширились. На Грейсоне почти не случалось такого, чтобы землевладелец не оставил наследника, хотя бы побочного. За всю тысячелетнюю историю планеты (исключая убийство Пятидесяти Трех, положившее начало гражданской войне, завершившейся лишением всех Истинных права наследования) такое случалось лишь трижды. Однако отказ Бенджамина принять посох вовсе не имел прецедентов, что повергло регента лена Харрингтон в полнейшую растерянность.
– Ваша светлость, я... – начал было Клинкскейлс, но, не договорив, вопросительно взглянул на Прествика.
Канцлер промолчал, и Клинкскейлс снова обернулся к Протектору.
– Сядь, Говард, – твердо произнес Бенджамин и, дождавшись, когда старик вновь уселся в кресло, невесело улыбнулся. – Вижу, ты действительно не понял, зачем я тебя позвал.
– Мне казалось, тут и понимать нечего, – отозвался Клинкскейлс. – Конечно, сама мысль об этом причиняла мне боль, но посох необходимо вернуть, это очевидно. А если меня вызвали не для этого, мне остается лишь теряться в догадках.
На этот раз улыбка Бенджамина была окрашена легким оттенком юмора. Нескрываемая досада в голосе старца сделала его похожим на того ворчливого дядюшку, которого Протектор знал с детства.
– Это поправимо, – сказал он и вопросительно взглянул на Прествика. – Генри, вы готовы?
– Безусловно, ваша светлость, – ответил канцлер и повернулся к Клинкскейлсу. – Вот видите, Говард, его светлости снова угодно взвалить на мои плечи неблагодарную обязанность давать объяснения.
– Объяснения?
– Или, если угодно, толкования.
Брови Клинкскейлса поднялись, и Прествик поджал губы.
– Короче говоря, Говард, похоже, сложившаяся ситуация ближе к уникальной, нежели вам казалось, – заявил он после недолгого молчания.
– Ситуация редкая, но исключительной ее не назовешь, – возразил Клинкскейлс – Я обсуждал создавшееся положение с судьей Клейнмюллером...
Воспоминание о разговоре с главным законоведом лена Харрингтон разбередило кровоточащую рану: глаза Говарда совсем помрачнели, он сглотнул и замотал головой, как старый рассерженный медведь.
– Судья вполне удовлетворительно разъяснил мне прецедент с леном Стретсон. Генри, леди Харрингтон, – он ухитрился произнести это имя почти недрогнувшим голосом, – не оставила наследников, вследствие чего ее власть и имущество переходят к Мечу, как произошло с леном Стретсон семьсот лет назад. Разве нет?
– И так, и не так, – ответил Прествик. – Видите ли, все зависит от того, как взглянуть на ситуацию. При определенном толковании мы можем признать, что наследники имеются, и их немало.
– Наследники? Какие наследники? Она не имела детей, и сама была единственным ребенком!
– Все так, но она не единственная, кто носит имя Харрингтон. У нее немало родичей... на Сфинксе.
