Одновременно началось разоружение анархистов и в других городах — почти повсюду с боями. Но так называемых «идейных» анархистов пока не трогали. В мае 1918 года в Москве появился двадцатидевятилетний «независимый» анархист Нестор Махно, год назад вышедший из Бутырской тюрьмы, где он провел восемь лет за участие в террористическом акте. Махно задумал организовать на Украине восстание против немецкой оккупации, а на освобожденных землях создать анархистскую коммуну, воплотив в ней идеи Кропоткина. Но Петра Алексеевича план практической реализации его теории не очень воодушевил. То ли он не верил в возможности этого смелого, но недостаточно образованного человека, то ли вообще сомневался в том, что остров анархистского общества может существовать внутри жесткой государственной системы. От Кропоткина Махно пошел в Кремль, где добился, что его приняли Ленин и Свердлов. Он получил благословение на организацию партизанской войны против германских оккупантов.
Вернувшись в родное село Гуляй-Поле, Махно сумел сколотить отряд из двадцати человек, который очень быстро превратился в многотысячную крестьянскую армию, развернувшую настоящую войну в тылу германских оккупационных сил. И на освобожденной территории, при помощи нескольких «идейных анархистов» (среди них был, например, Всеволод Волин-Эйхенбаум, бывший студент-юрист, родной брат известного литературоведа), Махно предпринял попытку организации «безвластной республики» на основе самоуправления. Из этого ничего не вышло, потому что практически все время приходилось воевать. Трижды махновские части вливались в состав Красной армии и, в частности, оказали ей немалую помощь при прорыве в Крым и разгроме войск генерала Врангеля. Но затем командование красных потребовало от Махно разоружиться; он отказался, желая сохранить свою армию, и после кровопролитных боев в августе 1921 года с остатками своего «войска» ушел в Румынию. Умер Нестор Махно в Париже в 1934 году, оставив после себя несколько книг воспоминаний. Народный полководец-самородок одним из первых был награжден орденом Красного Знамени. Но, когда он стал не нужен, его безжалостно выбросили, как любили говорить большевики, «на свалку истории».
В конце августа 1918 года провели свою конференцию в Москве анархисты-синдикалисты. Собрались 16 делегаций от десяти городов. В принятой декларации конференция выступила «за восстановление вольных советов рабочих и крестьянских депутатов», против института народных комиссаров и руководства партии большевиков, которую назвали «партией застоя и реакции». Кропоткина приглашали на эту конференцию, но он не приехал, так же как ни на одну из последующих; он не был даже на Первом Всероссийском съезде анархистов-коммунистов, состоявшемся в конце 1918 года. Конечно, нездоровье было очевидной причиной, но в эмиграции он тоже не. очень-то жаловал подобные «форумы». В митинговой обстановке решить на них обычно ничего не удавалось. Да и было ли какое-то решение в условиях, когда анархистская вольница все неизбежнее вступала в противоречие с железным централизмом большевистского государства?
В Дмитрове
…Пусть только будет у нас несколько лет свободы…
П. А. Кропоткин, 1918
В июле 1918 года Кропоткин уезжает в Дмитров, тихий старинный городок недалеко от Москвы (на таком же примерно расстоянии, как Брайтон от Лондона). Друг Льва Толстого граф М. А. Олсуфьев (уездный предводитель дворянства) продал ему за символическую плату пустующий дом на бывшей Дворянской улице, переименованной в Советскую (теперь это Кропоткинская улица). Он поселился там с женой Софьей Григорьевной, получив «охранное» удостоверение, подписанное предсовнаркома В. И. Ульяновым-Лениным. В нем говорилось: «Дано сие удостоверение… известнейшему русскому революционеру в том, что советские власти в тех местах… где будет проживать Петр Алексеевич Кропоткин, обязаны оказывать ему всяческое и всемерное содействие… Представителям Советской власти в этом городе необходимо принять все меры к тому, чтобы жизнь Петра Алексеевича была бы облегчена возможно более…»
От местных властей Кропоткин получил разрешение возделывать огород на двух сотках приусадебного участка; его снабжали дровами и сеном для коровы Бурки, доставшейся ему от Олсуфьева вместе с домом. В доме с застекленной террасой — маленькая темная передняя, уютная столовая, из которой дверь вела в кабинет. Больше всего места в нем занимал рояль, все остальное пространство заполнено книгами: полторы тысячи томов было в его библиотеке. Книги лежали и на рояле, и на подоконнике, и на столе, и на стульях…
А вокруг Дмитрова — типичный ледниковый ландшафт, морена древнего ледника — Клинско-Дмитровская гряда… Приехав в город, Кропоткин прежде всего заинтересовался краеведческим музеем, организованным местными кооператорами. «Третьего дня я осматривал зачаточный музей в нашем Дмитрове, — говорил он, выступая 30 августа на съезде учителей Дмитровского уезда, — и радовался, видя, как разумно отнеслись к своему делу наши три молодые сотрудницы музея: геолог, ботаник и зоолог, в какой интересной и поучительной форме сумели они представить собранный материал… и я порадовался за новое поколение… Пусть только будет у нас несколько лет свободы, и во множестве городов у нас вырастут такие же и еще лучшие музеи. Они будут неоценимым подспорьем для преподавания теории Земли и жизни…»
Кропоткин счел своим долгом оказать поддержку этому начинанию. Он участвовал в заседаниях сотрудников музея, в обсуждении таких тем, как «Болота Дмитровского уезда» или «Следы языческих верований». Под новый, 1919 год написал, а в январе прочитал на двух заседаниях небольшому коллективу сотрудников музея доклад «О ледниковых и озерном периодах» — последнюю свою географическую работу. Доклад продолжил его книгу «Исследования о ледниковом периоде». В нем повторены основные ее положения, но добавлены и обобщены новые факты, касающиеся пределов распространения былого оледенения и объясняющие причины колебания климата на Земле. Если раньше Петр Алексеевич считал, что ледники на Северную Европу наступали только один раз, а затем постепенно растаяли, то теперь он признал возможность существования в ледниковый период ряда холодных эпох. Они разделялись временными потеплениями, когда ледники сильно сокращались в размерах, а то и вовсе исчезали. К такому выводу пришла теперь и наука о ледниках — гляциология.
В докладе подробно рассматривалась проблема образования рек и цепочек озер, возникающих на месте растаявших ледников. Кропоткин доказывает, что долины всех больших рек Европы и Америки состоят из последовательно располагающихся расширений, соединенных узкими протоками. Он вводит понятие «озерного периода», завершающего ледниковый.
Как всегда, он не сможет ограничить себя какой-то одной темой. В равной степени его волнуют вопросы перестройки народного образования, о необходимости которой он говорил на съезде дмитровских учителей: «Задача это громадная и трудная… но неотложная… Совершится эта перемена не в один день и не по указам свыше, а только посредством свободной работы десятков тысяч учителей и учительниц в свободной школе, где есть место личному творчеству». Но такая «свободная работа», как он убедился, оказалась невозможной в условиях нарастающего давления «указов свыше». Он предложил развивать в школах «дух общественности», используя всевозможные школьные общества, обмен коллекциями и учениками. И при этом нигде не говорится о каком-либо принуждении. Все основывается на личных потребностях и личной инициативе («почине», как он любил говорить).
