Двадцать второго мая 1948 года, то есть на следующий же день после публикации исторического очерка, была опубликована заметка под странным названием «Не знаю, из чего состоит аккордеон». Ещё через пару дней — аналитическая статья «В то время как Совет Безопасности спорит…». Поначалу заметки, статьи, репортажи комментатора Гарсиа Маркеса появлялись в газете «Эль Универсаль» по несколько раз в неделю — и всегда на главные, волновавшие большинство населения темы. Работа универсальным журналистом «Универсала» пришлась ему по душе, отвечала запросам его природного темперамента осмысливать, анализировать события и ситуации, его любознательности.
Нравился ему и образ жизни газетчиков, которых, как волков, ноги кормят. Случалось, весь день проведя на бегу, встретившись с десятками людей, срочные материалы он надиктовывал, стоя непосредственно у типографского станка, вычитывал гранки, подписывал номер к печати, после чего, уже под утро, отправлялся к девчонкам в весёлый дом мадам Матильды Ареналес «Койки напрокат» (хотя некоторые коллеги подозревали в эксцентричном, полубезумном, с лохматой шевелюрой, в канареечных носочках, ходящем вприпрыжку, то и дело подтанцовывающем Габо педераста), а к обеду следующего дня уже была готова очередная статья на животрепещущую, как требовали на газетных летучках, тему, и через несколько часов статью его обсуждал уже «весь город». Гонорары были условными — 32 сентаво за статью. Иногда у Маркеса было более полутора десятков публикаций в месяц, он получал около пяти песо, на что можно было купить несколько бутылок пива или «полтора раза» сходить к мадам. Но о деньгах он мало заботился: перебивался, угощали друзья, сердобольные девчонки. Важна была работа, встречи с людьми. Смолоду Маркес умел слушать — дар редкий для журналиста, к тому же латиноамериканца. Многие забулдыги, проститутки Картахены потом рассказывали биографам Гарсиа Маркеса, что Габо напоминал священника: смотрел в глаза и слушал так, что без особых расспросов с его стороны, без «залезания в душу», чего не терпят жрицы любви, как-то само собой выходило, что ему почти исповедовались.
С друзьями той поры, братьями де ла Эсприэлья, Оскаром и Рамиро, увлечёнными радикальным либерализмом и марксизмом, Маркес частенько посещал картахенские бордели (был расцвет проституции на Карибском побережье). Несколько очерков, опубликованных летом 1948 года, свидетельствуют о том, что наш герой увлекся по крайней мере одной из жриц любви, мало того — под её влиянием формировался его метод отображения интимной стороны жизни в творчестве. В тех очерках он откровенно изображал анатомию женского тела и уже по-маркесовски размышлял: «Представить только, что во всём этом однажды поселится смерть. <…> Только подумать, что от той боли, какую я испытываю, пребывая в тебе, вдалеке от собственной сущности, однажды найдётся навек исцеляющее лекарство». Исследователи считают, что «и к лучшему, что картахенские матроны не читали „Эль Универсаль“, для них это было бы равносильно тому, чтобы пройтись голыми по площади Боливара».
В июне 1948 года Габриелю довелось выступить в роли священника. В небольшом городке Кармен-де-Боливар, неподалёку от Картахены, он долго и откровенно беседовал с людьми, уповавшими на Бога и готовившими религиозную манифестацию. Маркес, зная как репортёр политическую ситуацию, пытался отговорить людей выходить на площадь, уверяя, что это опасно, что Бог лучше услышит их молитвы в храме… Его не послушали. И мирная католическая манифестация в центре Кармен-де-Боливар была расстреляна. На следующее утро в газете «Эль Универсаль» появилась гневная статья с требованием официальных объяснений от правительства и наказания виновных в убийстве людей. Подпись автора — Гарсиа Маркеса — главный редактор в последний момент снял, статья вышла анонимно. Вскоре были опубликованы ещё несколько статей и интервью по поводу кровавых событий. Главному редактору Лопесу Эскауриасу позвонили двое мужчин, представились полковниками и потребовали, чтобы их «паршивая газетёнка» прекратила публикации о том, что произошло в Кармен-де-Боливар. Это была военная контрразведка. «Во-первых, мы уже обо всём сообщили читателям, — сказал главный Маркесу. — А во-вторых, важнее сохранить газету. И тебя. Ты ещё мальчик, а я знаю, как у нас бесследно исчезают люди. Пиши об искусстве, о литературе, которую любишь, о женщинах…»
Через месяц в «Конце недели», литературном приложении к газете «Эль Эспектадор», вышел четвёртый рассказ Маркеса с «говорящим» названием «Другая сторона смерти», в котором звучали отголоски расстрела религиозной манифестации, обретая уже некую библейскую значимость, глубину и глобальность, хотя внешне Маркес продолжал начатую ещё в нежном возрасте тему человеческой смерти. От опухоли в животе скончался один из братьев-близнецов, второй как бы становится его двойником и мысленно забирается на другую сторону смерти, чувствуя, «будто ударом топора ему отсекли половину туловища: не от этого тела… от другого, которое было далеко от него, которое вместе с ним погрузили в водянистый мрак материнской утробы и которое вышло на свет, поднявшись по ветвям старого генеалогического древа; которое было вместе с ним в крови четырёх пар их прадедов, оно шло к нему оттуда, с сотворения мира, поддерживая своей тяжестью, своим таинственным присутствием всю мировую гармонию. Возможно, в его жилах течёт кровь Исаака и Ревекки, возможно, он мог быть другим братом, тем, который появился на свет, уцепившись за его пятку, и который пришёл в этот мир через могилы поколений и поколений, от ночи к ночи, от поцелуя к поцелую, от любви к любви, путешествуя, будто в сумраке, по артериям и семенникам, пока не добрался до матки своей родной матери». Маркес берётся за ключевые для Латинской Америки темы генеалогии и самоидентификации.
А однажды августовской ночью, когда он вычитал и отправил в набор очередную газетную статью, привиделся ему большой, как «Будденброки» Томаса Манна или «Гроздья гнева» Джона Стейнбека, роман обо всём, что хорошо знал: о детстве, о деде, о банановой лихорадке, о жестокости, об одиночестве… Габриель взял не полностью набранный, со смазанным шрифтом, приладочный лист газетной бумаги форматом А-2 и на обратной чистой стороне вверху крупно с нажимом написал: «La Casa». «Дом». Именно дом деда должен был стать главным героем романа-эпопеи. И писал до утра.
С тех пор Маркес упрямо работал над романом, притом писал, как и начал, на приладочных листах. Его часто стали видеть в обнимку с рулоном газетной бумаги на улицах, в сквере, в университете, где он возобновил занятия, в бодегитах по вечерам.
Подогрела вдохновение и командировка в Барранкилью, где когда-то заработал первые в жизни песо и где теперь, по слухам и публикациям, буквально кипел литературный процесс. Там он познакомился с молодыми, но уже известными поэтами, прозаиками, художниками, журналистами, собиравшимися (как и в Картахене!) в баре «Пещера» и именовавшими себя «Барранкильским обществом», а позже — mamadores de gallo, то есть «затейники, хохмачи». Маркес был польщён тем, что они слышали о нём. После литературной дискуссии, едва не закончившейся потасовкой, его взяли с собой в другой бар, третий, в легендарный публичный дом «У чёрной Эуфемии», в котором трудились девицы со всех континентов. Знакомство с хохмачами, объединившимися вокруг газеты «Эль Эральдо», произвело на Маркеса впечатление. Вернувшись в Картахену, он уговорил Сабалу создать при редакции литобъединение.
