Почти через сорок лет, в 75-летний юбилей Гарсиа Маркеса, в 2002 году мне довелось побывать на предпремьерном показе картины Рипштейна «Порочный девственник», а также посмотреть «Полковнику никто не пишет», снятую по повести Маркеса тремя годами раньше тем же Рипштейном.
Артуро Рипштейн, сын киномагната, дружившего и с власть предержащими, и с великими художниками, Бунюэлем например (сошлись на почве обшей странной страсти пострелять из револьвера в замкнутом пространстве, что, кстати, стоило Бунюэлю слуха), входил в круг продвинутой «золотой молодёжи» Мехико 1960-х годов. «Сюжеты Рипштейн выбирает самые что ни на есть знойные: трагическая судьба дивы из кабаре, мексиканской Марлен Дитрих, или страсть „проклятых любовников“, толкающая их на серию неимоверно жестоких убийств, — писали критики. — В общем-то, мелодрамы, но отстранённые, снятые совсем не так, как их положено вроде бы снимать, обретающие благодаря движениям камеры или подбору актёров тревожное, не банальное, не бульварное звучание».
Фильм «Порочный девственник» — талантливый, но размытый, как мечтания мастурбатора, чем, собственно, и занимается главный герой-официант, влюблённый в разбитную пышногрудую девицу Лолу, то ли русскую, то ли испанку, в прошлом то ли агента Коминтерна, то ли звезду парижских кафешантанов, и на этот сюжет накручены испанские эмигранты, спорящие об анархо-синдикализме и Сталине, бравирующие готовностью убить Франко… — словом, вся прокатная конъюнктура налицо. И чем-то «Порочный девственник» перекликается с худшими образцами нашего «нового русского кино» 1990-х про бандитов, «коммуняг» и проституток. Не исключаю, что такое впечатление фильм произвёл в сравнении с простым, строгим, мужественным фильмом Рипштейна «Полковнику никто не пишет» по повести Маркеса — сохранившим дух и даже, что почти никогда не удаётся кинематографу, подтекст автора. Разница между этими двумя фильмами Рипштейна поразительная. Что ни говорите, а литература и в кино — первична, вновь и вновь подтверждается библейская истина: «В начале было Слово».
…А пока съёмки дебютной картины молодого Артуро Рипштейна по сценарию Маркеса и Фуэнтеса были в разгаре: актёры-ковбои скакали на лошадях, били друг другу огромными костистыми кулаками в тяжёлые, квадратные, почти голливудские челюсти, на которые можно «вешать чайник», стреляли с одной и с двух рук, лапали и целовали взасос грудастых крашеных блондинок и брюнеток…
Тем временем Луис Харсс работал над антологией о девяти ведущих писателях Латинской Америки: Борхесе, Карпентьере, Астуриасе, Онетти, Кортасаре, Гимарайсе, Рульфо, Варгасе Льосе, Фуэнтесе. Последний настоятельно порекомендовал включить в эту книгу под названием «Наши» очерк о Гарсиа Маркесе. То есть в антологии участвовали представители почти всех стран латиноамериканского конгломерата. (С ностальгией вспомним, что в то же время и у нас, в СССР, выходили примерно такие же антологии с очерками о белорусе Быкове, киргизе Айтматове, русском Распутине, молдаванине Друцэ, грузине Думбадзе, армянине Матевосяне…)
Чтобы написать полноценный литературный портрет, Харсс по совету Фуэнтеса отправился искать Маркеса в окрестностях озера Пацкуаро, где проходили съёмки фильма «Время умирать». И Маркес, заметив, что в общем-то настроение у него не совсем подходящее для литературного портрета, но, безусловно, польщённый тем, что его включают в такую компанию, дал самое подробное и откровенное интервью в своей тогда ещё не богатой на интервью литературной биографии. Сидя в кресле возле съёмочной площадки, попивая пиво из банки, покуривая, позируя фотографу, он рассказал Луису Харссу почти всё, начиная с детства, обошёл лишь самый важный для него вопрос:
«— Над чем вы сейчас работаете?
— Как видите и слышите, пишу сценарии для бдиж! бах! бум! падай, а то играть не буду!..
— Но я имею в виду серьёзную прозу, которую так высоко ценят ваши друзья, в частности сеньор Фуэнтес.
— Друзья меня переоценивают. Я сейчас ни над чем серьёзным не работаю. Сижу, пью пиво, с вами разговариваю об умных вещах… Лучше вы ответьте: а в личном общении они какие, эти знаменитые аргентинцы: Хорхе Луис Борхес, Хулио Кортасар?
— К Борхесу однажды в Буэнос-Айресе подошёл у светофора на переходе узнавший его читатель и спросил: „Вы Борхес?“ А он ответил: „Иногда“».
«Коренаст, но лёгок на подъём, — писал Харсс в своём очерке „Габриель Гарсиа Маркес, или Утраченная гармония“, — колючие усы, бугристый нос, все зубы в пломбах… Полная тягот жизнь, сломившая бы любого другого, вооружила Гарсиа Маркеса богатым жизненным опытом, который образует стержень его творчества… Говорит он быстро, спеша озвучить мысли, мелькающие в его сознании, сматывая и разматывая их, словно бумажные ленты, следя за их ходом, как они перетекают одна в другую, и в итоге теряя их, не успев поймать. Небрежный тон с глубоким подтекстом предполагает, что он выбрал тактику безразличия. Он будто подслушивает сам себя, будто пытается услышать обрывки разговора в соседней комнате. Но важно то, что осталось невысказанным».
На берегу ацтекского озера Пацкуаро Маркес ни словом не обмолвился о романе, который почти уже «выносил» и со дня на день готов к нему приступить. Возможно, боялся сглазить — и бабка, и тётки его верили в сглаз.
Из Нью-Йорка прилетели испанские литературные агенты Гарсиа Маркеса — Кармен Балсельс с мужем Луисом Паломаресом. Маркес успел уже поостыть после того, как в Испании с лёгкой руки каталонки Кармен «кастрировали» его «Недобрый час». И посему с порога не напустился на агентшу. Угощая гостей кофе, он выслушал рассказ супружеской пары о том, как, «преодолевая нечеловеческие трудности, проявляя чудеса дипломатичности и изворотливости», им удалось разместить в американском издательстве «Харпер и Роу» все четыре его книги в английском переводе. Внимательно прочитав от начала до конца, как учил Мутис, переведённый на испанский контракт, Маркес сказал, что не понял, сколько же денег ему причитается. Кармен ответила, что гонорар составит тысячу долларов США. В воздухе, в табачном дыму повисла пауза. Литагенты чувствовали, что в эту минуту находятся рядом с пороховой бочкой.
«— Одну тысячу долларов — это за четыре книги? — уточнил Маркес. — За всё, что я написал за пятнадцать лет? За всю жизнь?.. А почему так много? Почему не двадцать, например, долларов или, скажем, семь долларов тридцать пять центов? Мало того что с вашей подачи был изуродован „Недобрый час“, так теперь вы предлагаете за всё тысячу долларов? Не будь здесь женщины, я бы не стал стесняться. Но выражусь культурно: засуньте себе этот ваш контракт в жопу».
После шоковой паузы Кармен потихоньку, но всё настойчивее стала уверять Габриеля в том, что сейчас не столько важен размер гонорара, сколько сам факт выхода книг на английском языке в Соединённых Штатах, а это удаётся лишь немногим, да почти никому из латиноамериканских писателей, и это-то и есть самое важное, потому что по-настоящему «раскрутить» писателя в XX веке способны только Штаты, как «раскрутили» Фолкнера, Хемингуэя, Фицджеральда, Стейнбека… Кармен говорила, что последнее время они только этим и занимались, что уйму денег истратили на перелёты…
Маркес, молча прикурив одну сигарету от другой, встал и вышел из комнаты. Бог знает, о чём он думал, может быть, о Каталонии, о Барселоне, к которой с барранкильской молодости благодаря «учёному старику-каталонцу» Виньесу был неравнодушен, или о своей «раскрутке», но через десять минут, когда семейная пара собралась уже тихо ретироваться, он вернулся в гостиную и сказал, как потом вспоминала Кармен, что «пусть будет, как будет, но надо бы хорошенько отужинать».
