— Но обслуживает шикарно, — не без нотки зависти разоткровенничался руководитель «Аэрофлота», — я не раз летал… Пьер Карден по заказу Онассиса разработал форму для экипажа, особенно постарался для стюардесс: проходит, а у пассажиров аж дух захватывает! Нет, наши бортпроводницы, конечно, лучшие в мире, но шарм… И только представьте: золотые столовые приборы! И пианист в первом классе!.. Онассис с помощью авиакомпании решал свои дела: «чёрные полковники», правившие Грецией, члены правительства и их семьи летали на его самолетах по миру с беспрецедентной, 97-процентной скидкой, то есть бесплатно! Компания просто не могла не разориться, когда хозяин после гибели сына утратил к ней интерес!..
На другой день, когда я расшифровывал торопливые записи в блокноте (о диктофоне мог лишь мечтать), раздался необычный (или позже так стало казаться?) телефонный звонок. Звонили из газеты «Труд», с которой до этого я не сотрудничал. Притом не кто-нибудь, а заведующий международным отделом, что меня, студента-международника, повергло в журналистский трепет. В ещё больший трепет привёл разговор, состоявшийся тем же вечером в кабинете редакции, располагавшейся рядом с Пушкинской площадью.
С иголочки одетый завотделом сообщил мне, загадочно улыбаясь и куря «Мальборо», что за серию публикаций о подготовке к грядущей Олимпиаде я удостоен премии газеты и награждён творческой командировкой в любую точку планеты. При этом кивнул на висевшую политическую карту мира, в которую было воткнуто множество булавок с рубиновыми головками. Булавки, догадался я, указывали места, куда хозяина кабинета заносила, так сказать, нелёгкая судьба журналиста-международника. Но если у нас на журфаке эта фраза произносилась с очевидным сарказмом, то здесь, как я понял, приглядевшись, сарказм был неуместен: превалировали «горячие точки» Африки.
— Недавно из Огадена прилетел, — перехватив мой взгляд, пояснил международник. — Эфиопо-сомалийская война, а до этого — угандийско-танзанийская!.. В армии-то служить приходилось?
Я ответил, что служил в Закавказском военном округе, застал греко-турецкий конфликт, когда нас подняли по тревоге и трое суток в полной боевой готовности мы провели в окопах на границе с Турцией, и теперь хотел бы вернуться туда в качестве спецкора уважаемой газеты…
Завотделом пожал плечами и осведомился, есть ли у меня мечта. Набравшись наглости, я выпалил:
— Средняя Азия — Самарканд, Бухара, Хива…
Он сказал, что это любопытно, но спрашивает о заветной мечте.
— Владивосток, Магадан… — безнадёжно молвил я с желанием уйти восвояси.
— Во Францию поедешь? — осведомился он тоном кота, наигравшегося с полудохлой уже мышью.
— В Париж? — ошарашенно уточнил я. — Бесплатно?
— Нет, со скидкой, как у Онассиса в авиакомпании Olympic Airways, самолётом которой я когда-то летел, — сыронизировал он.
— С девяностосемипроцентной? — осмелел я.
— А ты неплохо осведомлён, — заметил он и внезапно посуровел: — Речь идёт о загранкомандировке. Кстати, Онассис немало способствовал всем тем войнам, на которых мне довелось побывать в последние годы. Он поставлял оружие и тем, и этим, зарабатывая в день по миллиону долларов. Ну так как? Ничего не имеешь против командировки в Париж?..
Живут же люди, подумал я, с войны летают самолётами авиакомпании Онассиса, где стюардесс одевает Карден, едят золотыми вилками… Конечно, я не поверил своим ушам, когда услышал, что мне предоставляется возможность полететь в недельную командировку в Париж, чтобы подготовить материал на тему… Впрочем, тема пока была сформулирована в общих чертах.
Но вышел я на Пушкинскую другим человеком. И всё вокруг изменилось. Даже возвышающийся на площади Пушкин, которому не позволили увидеть Париж и вообще выехать за границу, казалось, ликовал вместе со мной. Одно подспудно смущало: слово, которое я дал в так называемом «первом», особом отделе: о предстоящей командировке никому не рассказывать, даже близким. Хотелось не то что близким, а всей площади проорать: «Я еду в Париж! Не просто по казённой надобности, но ещё с секретным предписанием!» О том, что это за секретное предписание, я, понимая, что простого студента журфака, пусть и написавшего заметки о подготовке к Олимпиаде, не пошлют, мог лишь догадываться. И от этих догадок, как пишут в вестернах, стыла кровь в жилах…
Между тем всё шло своим чередом.
Ветераны-большевики утвердили мою выездную характеристику на заседании комиссии районного комитета партии, притом сразу, без каверзных вопросов, о которых я был наслышан, типа: «В какое количество урн завещал поместить свой прах руководитель вьетнамской августовской революции товарищ Хо Ши Мин и где их захоронить?» В отделении Внешторгбанка на Калининском проспекте мои 200 «деревянных» советских рублей с изображением вождя мирового пролетариата В. И. Ленина без вопросов обменяли на целую тысячу новеньких красивеньких франков. Попросили на минуточку задержаться, куда-то звонили, потом улыбнулись и пожелали счастливого пути.
Накануне дня вылета я был извещён по телефону, что авиабилет и «всё необходимое» будет выдано мне в аэропорту под табло. Надо ли говорить, что ночь я не спал, рисуя в воображении самые сладостные картины парижской и вообще заграничной жизни! Бледный, с красными после бессонной ночи глазами, присев «на дорожку» с родителями, которым соврал, что командирован в Оренбург, сотню раз проверив паспорт и деньги, я приехал в Шереметьево-2 не за два часа до отлёта, как полагалось, а за четыре и слонялся по пустынному гулкому залу.
Рейс Москва — Париж уже был объявлен, и меня чуть кондратий не хватил от волнения, когда появился мой знакомый чекист Андрей X. И, озираясь, хотя зал вылета был по-прежнему пустынен, сообщил, что моя командировка отменяется. В ответ на мой наивный вопрос о причинах он процедил:
— No comment.
Не успел я вернуться домой, как раздался телефонный звонок и мне был голос, как небезызвестному герою из романа «Мастер и Маргарита»: «Сдавайте валюту».
По прошествии трёх суток чекист объявился. И в Бородинской панораме, где на этот раз было назначено свидание, объяснил, что я направлялся в Париж для «превентивной встречи с объектом», но события разворачиваются стремительно и завтра сам объект в сопровождении моего тёзки Сергея Каузова прилетает в Москву.
— Всё к лучшему, — с очевидным облегчением вздохнул Андрей X.
— Что? — не понял я.
— Всё. В том числе и то, что я тебе не успел выдать для разработки объекта семнадцать тысяч шестьсот франков…
— Это почему же? — обиженно спросил я.
— Имеем информацию, — ушёл он от ответа, разглядывая батальные сцены. — Но не расстраивайся, для тебя Париж начинается завтра в Москве. В пятнадцать тридцать жду тебя там же, в Шереметьеве, только этажом ниже, в зале прилёта, у выхода из депутатского зала. С фотоаппаратом и журналистским удостоверением. Если что — мы не знакомы.
2
Вторая мировая война для Аристотеля Сократеса Онассиса началась задолго до того, как о ней узнал мир. В определённом смысле он в чём-то даже предвосхитил её, если так можно выразиться (как и множество последующих войн, вооружённых конфликтов, разного масштаба международных инцидентов).
