Ольга Хорстиг часто встречалась с Висконти на его римской вилле на виа Салариа. Она восхищалась его домом, коллекцией ковров и картин, унаследованной от родителей старинной мебелью. «Висконти терялся перед красотой — мужской или женской, не имело значения, — он был совершенно не способен на объективное суждение, — вспоминала она. — К пяти часам принесли чай с целой горой пирожных и маленьких сэндвичей. Меня это удивило, и я спросила Висконти, ожидает ли он гостей. — „Нет, — ответил он. — Но предпочитаю быть готовым к появлению кого бы то ни было“». Обед проходил с шиком. Им прислуживали несколько слуг в белых перчатках. Один из них совершенно лысый. Хозяин дома объяснил: «Это я приказал ему побрить голову. Иначе он был бы слишком красив».
Роми Шнайдер не разделяла восторгов своего жениха — его рассказы о Лукино Висконти всегда приводили к спорам. Ален постоянно восклицал: «Какой человек! Какой режиссёр! Какой аристократ! Его манера жить и общаться, его удивительная работа с актёрами, его необыкновенные придумки!..» А вот как Роми вспоминала первую встречу с великим Лукино на виа Салариа: «Мы с Аленом входим в гостиную. Он сидит в огромном кожаном кресле возле камина и смотрит на меня с таким саркастически-брезгливым видом, будто говорит: „Мне не стоило бы никакого труда развеять иллюзии Алена относительно его подружки“». Почти одновременно Висконти задействовал Роми Шнайдер в своём знаменитом фильме «Боккаччо-70», который финансировал через одну из своих многочисленных компаний именно Аристотель Онассис (герцог в материальных вопросах был покладист, как и любой режиссёр, и не отказывался от финансового участия в том числе и людей с сомнительной репутацией). Шнайдер играет роль обольстительной и порочной аристократки, которая сексуально провоцирует мужа, а затем требует с него плату за секс. В отличие от Бернардо Бертолуччи Висконти не снимал секс вживую. Но он добивался от актрисы желаемых эмоций, беспощадно, невероятно унижая её и заставляя испытывать мучительный стыд.
Идея вымирания рода смолоду была ему близка — подобно тем давним герцогам, его предкам. Он также не оставил наследника ни в жизни, ни в искусстве. В жизни — поскольку личные его особенности не позволяли ему связать себя с женщиной. В искусстве — из-за непреодолимой ненависти к «племени младому, незнакомому». К тем, кому предстояло жить после его смерти. Висконти упрекал молодых коллег в иждивенчестве, в конформизме, в том, что «они не хотят ни во что углубляться». «В целом кино сегодня малозначительно, глухо и слепо к жизни… Я смотрю вокруг и ничего не вижу. А если вижу, то одни неудачи». О Дзеффирелли он говорил: «Мальчик подавал надежды, но по дороге испортился. А теперь то и дело впадает в такое глупое, такое женское тщеславие! Вы знаете, я ему звонил, я ему сказал: „Ты хуже Тейлор!“».
Успешнее была деятельность Висконти в опере. Да и могло ли быть иначе, если опера — а точнее сказать, знаменитый миланский оперный театр «Да Скала» был семейной вотчиной Висконти! Сам театр стоит на том самом месте, где Бернабо Висконти в 1381 году воздвиг «церковь Святой Марии у лестницы».
Премьера «Весталки» Спонтини — первой оперы Лукино Висконти — была приурочена к открытию оперного сезона 1954/55 года и состоялась по традиции 7 декабря (День святого Амброзия, покровителя Милана). Главную роль в этом спектакле, повторим, исполняла Мария Менегини-Каллас. «Любовная сторона супружества её мужа не интересовала вовсе, так как к женщинам он был безразличен, — писали злые критики. — Возможно, это особенно сближало его и с тогдашним руководством Ла Скала, и с дирижёрами, которых они продвигали, и с Лукино Висконти, никогда не скрывавшим своей сексуальной ориентации. Эти люди поставили на Марию Каллас… и не прогадали». Как сказал когда-то Пьер Карден, наблюдавший вблизи процесс её раскрутки и сам в нём участвовавший, «рядом с ней с самого начала находились легендарные режиссёры Лукино Висконти, Пьер Паоло Пазолини, Марко Феррери и актёр Марсель Эскофье. Выражаясь современным языком, эта четвёрка продюсеров сделала Каллас с нуля. Думаю, без них у Марии не сложилась бы столь звёздная карьера. Они занимались с ней драматическим искусством, учили держаться на сцене, этикету и прививали чувство вкуса и стиля в одежде…».
8
…Итак, вытолканный взашей суровыми греками-охранниками из «люкса» Кристины Онассис, стараний, как пел Булат Окуджава, я не оставил.
Дубовый зал ЦДЛ был престижным местом: там запросто можно было встретить знаменитых поэтов и писателей — Битова, Маканина, Трифонова, нашумевших шестидесятников Евтушенко, Рождественского, Вознесенского, того же Окуджаву, Ахмадулину, Аксёнова, заезжал отобедать Высоцкий…
Не будучи членом Союза писателей СССР, я мог зайти туда с отцом, поэтом Алексеем Марковым, или без него просквозить, прорваться, прошмыгнуть. И вальяжно посидеть в нижнем буфете, в «пёстром» (где всем по-разному, в зависимости от качества комплимента, разливала коньячок грудастая романтичная буфетчица Лиля), или в легендарном Дубовом зале (где, по слухам, заседала масонская ложа и один из наших императоров, запутавшись в шпорах, споткнувшись, кубарем прокатился по лестницам).
Летом основная часть Дома литераторов закрывалась на ремонт, но Дубовый зал работал. Не помню, как просочился, но помню, что заказал я в тот раз (как, впрочем, и всегда) салат «Столичный», водку «Столичную», окрошку со льдом (окрошкой ресторан ЦДЛ славился на всю столицу) и котлету по-киевски.
Не спеша я приступил к трапезе — и тут появляются двое в штатском, внимательно и профессионально быстро всё осматривают, заглядывают под столы и исчезают. Друг за другом (Кристина впереди) в зал входит пара, которую невозможно было ни с кем спутать: Кристина Онассис и Сергей Каузов. Садятся они в глубине зала у камина, неподалёку от моего столика.
— Здесь мило, — замечает наследница, разглядывая стены и витражи. — Я и не думала… — Она берёт салфетку и расстилает у себя на коленях. — Знаешь, я голодная. Съела бы борщ.
— Здесь окрошку хорошо приготавливают, — действительно на приличном английском говорит Каузов (но с интонацией приставленного к ней чекиста).
— Я хочу борщ! — гнёт свою линию Кристина. — Здесь свежие продукты, с рынка? — уточняет. — Мне вчера очень понравилось на том рынке, где мы с тобой были. Как он называется?
— Центральный.
— Творог изумительный! И сметана — чудо!
А я пожираю глазами её, наследницу великой империи Аристотеля Онассиса. Ничего особенного. Худая, высокая, с плоской грудью. Талия, конечно, хороша: её талия мне представилась почти такой же, если не тоньше, чем даже у Натальи Николаевны Гончаровой-Пушкиной. Пальцы нервные, всё время что-то нащупывающие. И глаза: очень крупные, словно от другого, более масштабного лица, надрывные, тёмно-горчичного цвета, печальные, усталые настолько, что не хотелось с ней встречаться взглядом, казалось, усталость в них копилась столетиями, ещё со Средневековья или раньше; больше я в её лице ничего не запомнил.
— В Монако есть чем-то похожий ресторан, — сказала наследница, заказав себе борщ со сметаной. — Он существует уже века полтора и никто не знает, на какие деньги, потому что там всё очень дорого и никогда никого нет.
