Гарсиа Маркес все еще находился в Париже, когда 21 августа Советская армия вторглась в Чехословакию, чтобы подавить движение демократических реформ, известное как «Пражская весна», которое инициировал Александр Дубчек, недавно избранный первым секретарем ЦК КП Чехословакии. «Пражскую весну» Гарсиа Маркес расценивал как гораздо более серьезное событие, чем парижские волнения, ибо она продемонстрировала, что советский коммунизм не способен эволюционировать. Плинио Мендосе он сказал: «Мой мир рухнул, но, думаю, может, оно и к лучшему: когда тебе ясно, без нюансов, показали, что мы стоим между двумя империализмами, одинаково жестокими и хищническими, это в какой-то степени освобождает сознание… Группа французских писателей направила Фиделю письмо, опубликованное в „Обсерватер“, в котором говорится, что поддержка им советского вторжения — „первая серьезная ошибка кубинской революции“. Они хотели, чтобы мы его подписали, но мы категорически заявили: свое грязное белье мы стираем дома. Однако правда заключается в том, что, на мой взгляд, выстирать его будет не так-то легко»
[825].
В политическом плане 1968 г. на его памяти был самым бурным. В январе Колумбия впервые за двадцать лет восстановила дипломатические отношения с СССР, а в августе страну посетил папа Павел VI, впервые в истории папства приехавший с визитом в Латинскую Америку. (В своем рассказе «Похороны Великой Мамы» Гарсиа Маркес предсказал такой визит.) В апреле в Мемфисе был убит Мартин Лютер Кинг, в июне в Лос-Анджелесе — Бобби Кеннеди; в том же месяце в Нью-Йорке застрелили Энди Уорхола; в августе в Чикаго во время съезда Демократической партии полиция разогнала антивоенную демонстрацию, в ноябре Ричард Никсон был избран президентом США. И конечно же, майские выступления французских студентов в Париже, действовавших по большому счету без поддержки рабочих; вторжение СССР в Чехословакию, которое одобрила Куба. В первых числах октября, буквально перед открытием Олимпийских игр, впервые проводившихся в стране третьего мира, мексиканская армия убила сотни безоружных рабочих в Тлателолько (Мехико). Все это происходило, пока Маркес сидел в Барселоне — работал над романом о «патриархе», живя в условиях настоящей диктатуры
[826].
Что касается Испании, Гарсиа Маркес так мало интересовался политикой этой страны, что многие в Барселоне считали его «аполитичным». В период его пребывания в каталонской столице проводились две крупные сидячие забастовки, в ходе которых выкристаллизовалась оппозиция франкистскому режиму. В этих забастовках участвовали многие друзья Гарсиа Маркеса, в том числе Варгас Льоса и фактически все основные члены «божественных левых». А он сам — нет. Спустя тридцать лет Беатрис де Моура сказала мне: «В те дни Габо был абсолютно аполитичен. Аполитичен с большой буквы. Он никогда не говорил о политике; вообще нельзя было понять, что он об этом думает. В ту пору было неприлично не интересоваться политикой. А Габо не интересовался»
[827].
Однако у романиста Хуана Марсе остались совершенно иные воспоминания об «аполитичном» Гарсиа Маркесе. В конце лета 1968 г. Марсе в качестве члена жюри из числа иностранцев отправился на 4-й конкурс Союза писателей и художников Кубы. Когда властям стало ясно, что премия за лучшее поэтическое произведение достанется поэту Эберто Падилье, которого считали контрреволюционером, а театральная премия — драматургу Антону Арруфату, слывшему гомосексуалистом, разразился скандал, и членов жюри фактически задержали на Кубе на несколько недель. Это положило началу конфликту по вопросу о свободе слова, что через три года навсегда изменит образ Кубы в глазах всего мира, а особенно Европы и США, вызовет разлад в рядах писателей и то, что в ту пору все еще расценивали как умеренно либеральную социалистическую революцию. В конце концов жюри настояло на своем решении, и кубинским властям пришлось удовольствоваться предупреждением «о вреде для здоровья» на каждом экземпляре этих двух изданных книг. Таким образом, полтора месяца проторчав — не по своей воле — на Кубе, пока Фидель — напрасно — ждал, что жюри изменит свое решение, в конце октября Марсе вернулся в Барселону и на одной из вечеринок поведал о своих приключениях группе друзей, среди которых был и Гарсиа Маркес. «Жюри присудило приз Падилье, — рассказывал он мне, — потому что его книга была лучшей. Союз писателей и художников Кубы с нами не согласился, следуя, конечно же, указанию сверху. Да, действительно, Падилья оказался провокатором и вообще извращенцем, психом. Но даже если б я это знал тогда, все равно не изменил бы своего решения. Его книга была лучшей, и этим все сказано. Когда я вернулся в Барселону, Кармен устроила в мою честь прием, на котором я поделился своими впечатлениями. Как сейчас вижу Габо: красный платок на шее, ходит туда-сюда, пока я объясняю, что там произошло. Он был зол на меня, взбешен. Сказал, что я идиот, ни черта не смыслю в литературе и еще меньше понимаю в политике. Политика всегда на первом месте. Пусть бы хоть всех нас, писателей, перевешали. Падилья — ублюдок, работающий на ЦРУ, и мы ни в коем случае не должны были присуждать ему премию. Это было нечто. В общем-то, прямо он меня не оскорбил, но дал понять, что мы с ним принадлежим к мирам с абсолютно разными интеллектуальными и нравственными ценностями. Мы с ним остались друзьями, но мне кажется, что с тех пор отношения между нами изменились, особенно с его стороны»
[828].
Марсе не знал, что Гарсиа Маркес, интуитивно догадавшись, что награждение Падильи может повлечь за собой огромный ком проблем, по этому вопросу неофициальным путем вышел на Кастро. В середине сентября он продлил свой очередной визит в Париж, чтобы встретиться с Кортасаром, с которым переписывался, но лично знаком не был. Кортасар, только что расставшийся со своей первой женой Ауророй Бернандес, написал мрачное письмо Пако Порруа в Буэнос-Айрес. Единственное яркое пятно, по его словам, это встреча с Гарсиа Маркесом: «Хочу сообщить тебе, что я познакомился с Габриэлем, который задержался там на пару дней специально из-за меня. И он, и Мерседес — просто чудо. Когда жизнь сводит тебя с такими людьми, дружба вспыхивает, будто огонь»
[829]. Маркес и Кортасар обсудили ситуацию на Кубе — что неудивительно, поскольку оба всегда будут поддерживать кубинскую революцию во всех ее испытаниях и, как следствие, дистанцируются от большинства своих современников и, конечно же, от самых знаменитых из них: Варгаса Льосы, Доносо, Кабреры Инфанте
[830], Гойтисоло и даже Фуэнтеса. Их идея заключалась в том, чтобы лично попросить Фиделя не наказывать Падилью в обмен — это подразумевалось — на их молчание. Ответа они не получили, но Падилью, уволенного из «Каса де ла Америкас», восстановили в прежней должности. В 1971 г. вокруг Падильи опять разгорится скандал, но такие люди, как Варгас Льоса, Хуан Гойтисоло и Плинио Мендоса, уже отвернутся от Кубы (в 1968 г.). Все изменится безвозвратно.
