И опять удача улыбнется Гарсиа Маркесу. Пусть Куба для него пока закрыта, очередной конфликт покажет, что Гарсиа Маркеса за его политическую позицию по-прежнему уважают везде, кроме Кубы и Колумбии. Мы не знаем, совпадение это или нет, но спустя несколько недель испанский журналист Рамон Чао сунул микрофон под нос лауреату Нобелевской премии 1967 г. Мигелю Анхелю Астуриасу и спросил его, согласен ли он с мнением о том, что автор «Ста лет одиночества» списал свой роман с повести Бальзака «Поиски абсолюта». Астуриас с минуту подумал и сказал: на его взгляд, в этих обвинениях есть доля истины. Чао опубликовал сенсационный ответ Астуриаса в мадридском еженедельнике Triunfo, и 19 июня он был перепечатан парижской газетой и Le Monde
[869].
В октябре 1967 г. Астуриас стал всего лишь вторым латиноамериканцем и первым из прозаиков континента, получившим Нобелевскую премию. Однако в последние годы его сильно критиковали за то, что он, пожертвовав искусством ради политики, согласился занять пост посла в Париже. Ему суждено было узнать, что теперь символом латиноамериканской литературы является Габриэль Крсиа Маркес, а не Мигель Анхель Астуриас. На самом деле Гарсиа Маркес уже многие годы провоцировал Астуриаса, как бы последний, писатель более старшего поколения, ни отзывался о его творчестве и его достижениях. Чуть раньше, в 1968 г., Гарсиа Маркес торжественно пообещал, что своей новой книгой о латиноамериканском патриархе политики он «покажет» автору «Сеньора президента» — главного произведения Астуриаса, — «как нужно писать настоящий роман о диктаторе»
[870].
Возможно, такое отношение Гарсиа Маркеса к Астуриасу было обусловлено отчасти тем фактом, что тот завоевал Нобелевскую премию, награду, которую Гарсиа Маркес хотел бы получить первым из латино-американских прозаиков, а отчасти тем, что Астуриаса считали зачинателем не только жанра магического реализма (к которому зачастую относят «Сто лет одиночества»), но и — поскольку он написал «Сеньора президента» — основоположником романа о диктаторе (а над подобным романом — «Осень патриарха» — работал и Гарсиа Маркес). Астуриас представлял собой крупную и легкую мишень — и потому что он трудился на дипломатической службе, и потому что никогда не слыл блестящим полемистом, а теперь к тому же он еще был стар и болен. Загнать его в угол было проще простого — все равно что застрелить слона с безопасного расстояния. В сущности, решение Астуриаса в конце 1940-х, 1950-х и 1960-х гг. выступать в роли этакого литературного попутчика мирового коммунизма, поддерживая движение истории в целом, но непосредственно в нем не участвуя, в полной мере соответствовало тому, что будет пытаться делать Гарсиа Маркес. И в какой-то степени повторяя Астуриаса, находившегося в хороших отношениях с гватемалъским президентом Хакобо Арбенсом, Гарсиа Маркес вскоре подружится с Фиделем Кастро — самым харизматичным из всех латиноамериканских коммунистов-революционеров.
Гарсиа Маркес тогда еще не знал, что его в очередной раз изгнали из кубинского политического эльдорадо, и блестяще играл на стороне левых. Сам он непосредственно не строил козней Астуриасу, но помогал осложнять ему жизнь, и Астуриас в конце концов попал в засаду — провалился в слоновью яму, так сказать. Возникает вопрос: а не расставлял ли Крсиа Маркес психологические ловушки и для Марио Варгаса Льосы — своего единственного серьезного противника из числа современников, ловушки, результатом которых в последующие несколько лет станут еще более ожесточенные столкновения? И не является ли окончательный вариант романа «Осень патриарха», самокритичного произведения о человеке, который не терпит соперничества — ни в общественной жизни, ни в личной — со стороны тех, кто ему близок, своего рода искуплением этих грехов?
9 июля семья Гарсиа Барча из аэропорта Солелад в Барранкилье вылетела в Мексику. В Колумбии они провели чуть менее полугода. 11 июля Гарсиа Маркес прибыл в мексиканскую столицу, жалуясь, что во время остановки во Флориде не видел девочек, потому что с ним была Исполнительная Власть — должно быть, эта шутка с годами Мерседес приедалась все больше и больше. Первый день он провел в окружении журналистов и фоторепортеров Excelsior, всюду сопровождавших ею по городу. Им он сказал, что Мехико он знает лучше всех других городов на свете и что у него такое чувство, будто он его никогда и не покидал. Журналисты наблюдали, как он ест тако
[871], меняет деньги и отпускает шутки («Но в душе я очень серьезный человек»). Маленький Родриго заявил, что хочет быть бейсболистом или механиком, а не студентом. «Ты можешь быть кем хочешь», — снисходительно сказал ему отец. Все так же в сопровождении фоторепортеров Гарсиа Маркес навестил Карлоса Фуэнтеса и его жену актрису Риту Маседо — на ней были черные кожаные шортики — у них дома в Сан-Анхеле. «Плагиатор, плагиатор!» — закричал Фуэнтес, когда автомобиль с Гарсиа Маркесом затормозил у их дома
[872]. В тот вечер Фуэнтесы устроили один из своих знаменитых приемов, на котором присутствовали прогрессивные интеллектуалы и деятели искусства Мексики из числа их общих близких знакомых.
Теперь в Мексике Гарсиа Маркес был другой человек, и таким он будет до конца жизни: любимый сын чужого народа и почетный мексиканец. Мексиканцы всегда будут помнить, что именно в их столице, а не в Париже и не в Лондоне был написан роман «Сто лет одиночества».
Приезд Гарсиа Маркеса широко освещался во всех средствах массовой информации. Это был один из способов отвлечь народ от печальных воспоминаний о бойне в районе Тлателолько в 1968 г., и колумбиец подыграл мексиканскому правительству. 21 августа Маркес встретился с президентом Луисом Эчеверриа (он был министром внутренних дел в ту пору, когда была расстреляна студенческая демонстрация в Тлателолько) в его резиденции Лос-Пинос, где они беседовали, как утверждал Крсиа Маркес, о «литературе и свободе»
[873]. Он никогда не будет публично критиковать ни Эчеверриа, ни экс-президента Диаса Ордаса за события 1968 г., никогда не будет критиковать Фиделя Кастро за просчеты кубинской революции. И Куба, и Мексика вели непростую борьбу на дипломатическом уровне с США и, в меньшей степени, между собой. Мексиканцы были вынуждены поддерживать усилия США, направленные против коммунизма, но настаивали на том, чтобы иметь дипломатический коридор с Кубой до конца XX в., пока не кончится срок нахождения у власти Революционно-институциональной партии, за что и Кастро, и Гарсиа Маркес будут им крайне признательны.
