Несмотря на то что Маркес поддержал Лопеса Микельсена, большинство из 55 % электората, принявшего участие в выборах, предпочли консерватора Белисарио Бетанкура, набравшего 48,8 % голосов против 41,0 %, отданных за Лопеса. Консерваторам победу на выборах фактически обеспечил либерал-диссидент Луис Карлос Галан, набравший 10,9 % голосов. Побежденный Турбай отменил чрезвычайное положение, которое в стране Макондо постоянно вводили и отменяли на протяжении тридцати четырех лет. Родной сын Бетанкура, Диего, вел кампанию против отца от лица маоистской Революционной рабочей партии. Придя к власти, Бетанкур сразу объявил амнистию для участников партизанского движения и впервые в современной истории начал вести с ними серьезные переговоры о перемирии.
Первая попытка Гарсиа Маркеса помочь демократии утвердиться в его родной стране не увенчалась успехом, а вскоре на Латинскую Америку свалилась еще одна напасть, вызвавшая у него разочарование. В начале того месяца аргентинская армия оккупировала Фолклендские (Мальвинские) острова в южной части Атлантики, и Великобритания направила туда военно-морское соединение, чтобы вернуть территорию, которую она считала своей. Фашистская военная хунта, но тем не менее латиноамериканский режим, бросила вызов европейской державе, что на протяжении всего следующего года явится серьезным испытанием для недавно обретенных Гарсиа Маркесом демократических идеалов. Он осознает, что, как и Фидель Кастро, отдает предпочтение латиноамериканским диктаторам перед европейскими колонизаторами. 11 апреля появился его первый комментарий по поводу этого события — статья под названием «С Мальвинами или без них»
[1038]. В последующие недели, когда стало ясно, что аргентинские силы ждет унизительное поражение, на континенте усилились настроения растерянности и смятения.
В сущности, после победы сандинистов в 1979 г. политические известия, поступавшие в Латинскую Америку, были одно хуже другого. Потом возникли проблемы у коммунистического режима в Польше, где профсоюзы во главе с «Солидарностью» поставили под сомнение законность правительства. С точки зрения Гарсиа Маркеса, всё и всюду двигалось в неверном направлении. Сам он тем временем летал туда-сюда через Атлантику — и рассказывал читателям о своих поездках, — в том числе совершил путешествие на «конкорде» «в компании апатичных бизнесменов и сияющих дорогих проституток»
[1039]. Он посетил «ужасный Бангкок» после того, как побывал в Гонконге, где взял напрокат «роллс-ройс» («ни у кого из моих друзей такого нет»), и в очередной раз убедился в том, что, «как всегда», даже в мировой столице секс-туризма «предаваться плотским утехам лучше всего в американских гостиницах, где воздух свежий, а простыни чистые»
[1040]. Но, судя по всему, у него опять иссякли темы для художественных произведений. Теперь, когда социализм изживал себя, а одиночество и власть, о которых он всегда писал, торжествовали на всей планете, он чувствовал потребность найти новую тему, такую, чтоб пестовала его оптимизм и побуждала других следовать его примеру. Что бы это могло быть? Конечно, любовь! Габо станет Чарли Чаплином в мире литературы: он заставит читателей улыбаться и влюбляться.
Первым публичным шагом в этом направлении стала статья под названием «Пегги, поцелуй меня», на написание которой его вдохновила надпись, нацарапанная на стене одного из домов на улице, где он жил в Мехико
[1041]. Гарсиа Маркес сказал, что его тронула эта наивная просьба, ведь он живет в мире, где всегда только одни плохие новости, особенно новости из Колумбии. Но он подозревал, что любовь возвращается в этот мир и ее возвращение желанно. (Буквально за четыре месяца до этого он признался читателям, что «никогда не отваживается писать», если на его письменном столе нет желтой розы, положенной туда, разумеется, его верной супругой)
[1042]. Нет, против секса он ничего не имеет (он с ходу сообщил всему свету, что невинность утратил довольно рано — в тринадцать лет), но «секс хорош в комплекте со всем остальным, что и есть настоящая любовь». Снова поднялся спрос на любовные романы, и даже латиноамериканские болеро опять вошли в моду.
Посему, пожалуй, не случайно, что он наконец-то — после многочисленных отказов — согласился дать интервью журналу Playboy в Париже, мировой столице любви. Журнал направил к нему Клаудию Дрейфус, которая позже станет одной из самых успешных журналисток в мире, и ей удалось вызвать писателя на откровенный разговор и получить исчерпывающие ответы на все вопросы
[1043]. Американским читателям Playboy Гарсиа Маркес объяснил свою политическую позицию, заявив, что с Фиделем он «говорит больше о культуре, чем о политике», что их и впрямь связывает просто дружба. Потом он перешел к вопросам любви и секса. Сказал, что ни один человек до конца не знает другого, и они с Мерседес в этом плане не исключение; он до сих пор понятия не имеет, сколько ей лет. Он объяснил, что в молодости он часто проводил время в компании проституток, но главным образом просто потому, что хотел общения и стремился избежать одиночества.
О проститутках у меня сохранились приятные воспоминания, и я пишу о них из сентиментальности… Бордели — дорогое удовольствие, посему это заведения для немолодых мужчин. Вообще-то первые сексуальные опыты приобретаются дома, со служанками. И с кузинами. И с тетушками. А проститутки для меня в пору моей молодости всегда были друзьями… С проститутками — включая и тех, с кем я не спал, — у меня всегда завязывались добрые дружеские отношения. Я мог спать с ними, потому что спать одному жутко. Мог не спать. Я всегда шучу, что женился, дабы не обедать в одиночестве. Конечно. Мерседес говорит, что я сукин сын.
Он сказал, что завидует своим сыновьям, ибо они живут в эпоху равенства между мужчинами и женщинами: по «Истории одной смерти…» можно проследить, как обстояли дела в пору его молодости. Наконец, он описал себя как человека, который отчаянно нуждается в любви. «Я самый застенчивый человек на свете. И самый добрый. На этот счет я даже спорить не стану, не потерплю возражений… Моя самая большая слабость? Ммм. Сердце. В эмоционально-сентиментальном смысле. Будь я женщиной, всегда говорил бы „да“. Мне необходимо, чтобы меня любили. Я хочу купаться в любви, в этом моя большая проблема. Поэтому я и пишу».
Playboy: Вы говорите как нимфоман.
Гарсиа Маркес: В общем-то, да — только я нимфоман с повышенным интересом к сердечным делам… Не стань я писателем, я хотел бы быть пианистом в баре. Тогда я мог бы способствовать тому, чтобы влюбленные еще больше любили друг друга. Если мне удается добиться как писателю, чтобы мои книги пробуждали в людях любовь друг к другу, — думаю, это и есть смысл того, чего я хочу в жизни.
