Тем временем спустя всего неделю после объявления о награждения Маркеса Нобелевской премией один из его добрых друзей, Фелипе Гонсалес, лидер Испанской социалистической партии, был назначен премьер-министром своей страны — еще один повод для торжества и эйфории. В предыдущем году Миттеран, теперь — Гонсалес. Может, его награда — признак того, что все начинает меняться? В интервью буэнос-айресскому журналу Gente Гарсиа Маркес сказал: «Теперь я могу умереть счастливым, ибо я бессмертен». Должно быть, пошутил.
1 декабря состоялась инаугурация Мигеля де ла Мадрида, избранного президентом Мексики на следующие шесть лет. Гарсиа Маркес никогда не был с ним близок, но церемонию посетил. В тот же самый день Фелипе Гонсалес торжественно вступил в должность премьер-министра нового испанского правительства в Мадриде. В первых числах декабря, после поездки на Кубу, Гарсиа Маркес прилетел в Мадрид, чтобы поздравить Гонсалеса. И поздравил — в прямом смысле отсалютовал ему. Он сообщил, что в Гаване у него с Кастро состоялась одиннадцатичасовая беседа и что правительство Рейгана отказало ему в долгосрочной визе, так что Нью-Йорк для него закрыт. Тем временем в Париже Мерседес встретилась с Гонсало. А старший сын Родриго снимал фильм на севере Мексики и был слишком занят, чтобы поехать в Стокгольм и разделить с отцом радость его замечательной победы. И это, конечно же, несколько расстроило Гарсиа Маркеса. В предыдущем месяце он встречался с Родриго в Сакатекасе в Мексике, но никто не знает, что между ними произошло. Сами же они не распространяются на эту тему.
6 декабря, в понедельник, в семь часов вечера арендованный правительством у авиакомпании «Авианка» аэробус вылетел из Боготы в Стокгольм. Продолжительность полета — двадцать два часа. На борту находились официальная делегация во главе с министром образования Хайме Ариасом Рамиресом, двенадцать ближайших друзей Гарсиа Маркеса, отобранных Гильермо Ангуло, — Гарсиа Маркес попросил своего старого друга Ангуло избавить его от этой неприятной обязанности, — их жены, большое количество людей, приглашенных издательством «Овеха Негра», и семьдесят музыкантов из разных этнических групп, отобранных министром культуры по совету и при содействии антрополога Глории Трианы.
Когда гости Гарсиа Маркеса наконец-то прибыли в Стокгольм, в шведской столице было 0°С. В аэропорту уже ждали сотни живших в Европе колумбийцев и других латиноамериканцев. Ночью температура упала до минус десяти, но шведы сказали, что им повезло: могло быть гораздо холоднее, да еще и со снегом
[1060]. Чуть раньше, днем, в шведскую столицу приехали из Испании и Парижа друзья и родные Маркеса: из Барселоны прилетели Кармен Балсельс и Магдалена Оливер вместе с четой Федучи и журналистом Рамоном Чао; из Парижа приехали Мерседес и Гонсало, Тачия и Шарль, а также Плинио Мендоса, Режи Дебре и супруга Миттерана Даниэла. К сожалению, еще один друг Маркеса, министр культуры Джек Ланг, в последний момент был вынужден отменить поездку. Были там послы Колумбии и Кубы, поверенный в делах Мексики. Все ждали на арктическом холоде
[1061].
Тачия взяла на себя роль официального фотографа Гарсиа Маркеса и его друзей и даже сумела добыть для себя журналистский пропуск. Когда ее бывший возлюбленный вышел из самолета в зал ожидания, она бросилась вперед и сделала первый снимок героя-триумфатора, а потом стала фотографировать ликующих колумбийцев, в северной темноте тянувших руки к Гарсиа Маркесу через металлические заграждения аэропорта. Габо и Мерседес поехали в Гранд-отель, где для них сняли роскошный люкс из трех комнат. Там они будут ночевать следующие несколько дней
[1062]. Изнуренный, возбужденный, ошеломленный, Гарсиа Маркес лег спать. Потом: «Я вдруг проснулся и вспомнил, что этот самый номер в этой самой гостинице всегда снимают для нобелевских лауреатов. И я подумал: „На этой кровати спали Редьярд Киплинг, Томас Манн, Неруда, Астуриас Фолкнер“. Мне стало страшно, и я в конце концов перелег на диван»
[1063].
На следующее утро Гарсиа Маркес завтракал в отеле в огромной компании друзей, представлявших все его прошлое. В их числе были и Кармен Балсельс с Катараином. В таком составе эти люди никогда не собирались вместе. Некоторые даже не знали друг друга, кто-то кого-то, возможно, недолюбливал. Плинт Мендоса сказал, что Гарсиа Маркес в аэропорту приветствовал своих поклонников, как путешествующий тореадор, и каждый день одевался в своем номере тоже как матадор — в окружении друзей. Однажды Гарсиа Маркес вывел Альфонса Фуэнмайора из гостиной этого «люкса для избранных» в спальню и показал ему свою речь: «Взгляни-ка, маэстро, как тебе?» Фуэнмайор прочитал речь с восхищением и сказал, что он наконец-то понял политическую позицию Гарсиа Маркеса. Его друг ответил: «То, что ты прочитал сейчас, это „Сто лет одиночества“ — не больше и не меньше»
[1064].
Приближался долгожданный час. «В вестибюле я увидел Габо и Мерседес, — вспоминает Мендоса. — Тихие, спокойные, они мирно беседовали, будто напрочь забыв про церемонию награждения, которая должна была начаться с минуты на минуту. Разговаривали, как тридцать лет назад где-нибудь в Сукре или Маганге в доме тетушки Петры или тети Хуаны субботним вечером»
[1065]. Лауреат Нобелевской премии в области литературы должен был выступить с речью в 17:00 в театре шведской литературной академии, расположенной в здании биржи, перед аудиторией из 400 человек, в числе которых были 200 особо приглашенных гостей. На 18:30 был намечен ужин в честь лауреатов в доме секретаря академии.
В пять часов вечера Гарсиа Маркес, одетый в свой традиционный клетчатый пиджак, темные брюки и белую рубашку с красным галстуком в горошек, был представлен собравшимся долговязым Ларсом Гилленстеном, постоянным секретарем академии и известным прозаиком, подготовившим коммюнике о присуждении премии. Гилленстена, говорившего по-шведски, едва было слышно, потому что присутствовавшие на церемонии колумбийские радиокомментаторы орали так, будто комментировали футбольный матч, и Гарсиа Маркесу пришлось жестом попросить их «убавить звук», прежде чем он начал свою речь под названием «Одиночество Латинской Америки». Говорил он напористо, с вызовом, будто читал заклинание. Его речь, сочетание деконструктивного магического реализма и политики, звучала как откровенный выпад против европейцев, не способных или не желающих понять исторические проблемы Латинской Америки и не склонных дать континенту время на то, чтобы развиться, встать на путь прогресса, — время, которое потребовалось самой Европе. В своем выступлении он в очередной раз продемонстрировал свою давнюю неприязнь к «европейцам» (в том числе к североамериканцам), как к капиталистам, так и к коммунистам, навязывавшим свои «схемы» Латинской Америке. Гарсиа Маркес заявил, что эту награду он получил отчасти за свою политическую деятельность, а не только за достижения в литературе. Свое выступление он завершил в 5:35; ему аплодировали несколько минут
[1066].
