Придя к власти, Белисарио Бетанкур объявил, что Колумбия будет стремиться к тому, чтобы вступить в Движение неприсоединения, председателем которого на тот момент являлся Фидель Кастро
[1100]. В начале марта 1983 г. кубинская делегация вылетела в Дели. На борту самолета находились Кастро, Гарсиа Маркес Нуньес, Карлос Рафаэль Родригес, Хесус Монтане, лидер гренадского движения «Совместные усилия в области социального обеспечения, образования и освобождения» Морис Бишоп (через полгода он будет казнен, а его остров оккупирут Соединенные Штаты) и зловещий Дезире Делано Боутерсе, глава Национального военного совета Суринама. Хотя Кастро храбрился, его репутация как президента данной организации была сильно подмочена в связи с вводом советских войск в Афганистан, и он был только рад передать свои полномочия человеку, менее тесно ассоциировавшемуся с СССР. После официальной церемонии все кубинцы отправились к месту проведения встречи, в отель «Ашок», но Гарсиа Маркес снял особый люкс в «Шератоне», где он мог принимать своих старых друзей, которых надеялся увидеть. На следующее утро Нуньес застал его в хаосе. По всему номеру была разбросана одежда, так как Маркес пытался подыскать для себя подходящий наряд для приема. Обычно его гардеробом занималась Мерседес. «Если б мужчины понимали, — сказал он Нуньесу, — что брак — это огромное благо, незамужних женщин вообще бы не осталось, и это была бы катастрофа»
[1101]. 21 марта они с Мерседес отметят двадцать пятую годовщину совместной жизни.
Наконец 11 апреля Гарсиа Маркес в очередной раз «вернулся» в Колумбию, где он не появлялся почти полгода с тех пор, как был удостоен Нобелевской премии. В прессе активно обсуждался его визит. Не поднимался только вопрос о его личной безопасности, но Бетанкур настоял на том, чтобы в Колумбии писатель имел команду телохранителей, подобранную и оплачиваемую правительством. Через несколько дней после своего прибытия Гарсиа Маркес в своей колонке опубликовал статью под заглавием «Возвращение к гуайяве»
[1102]. Разумеется, читатели в Боготе сразу поняли, что «гуайява» — это кодовое слово, означающее, что он вернулся не в Колумбию вообще, а в свой любимый регион северовосточного побережья. Хотя по его статьям (теперь они в меньшей степени напоминали дневник, а больше были похожи на отдельные главы мемуаров и эксцентричные истории) было трудно определить, где он находится, на самом деле большую часть своего «годичного отпуска» Маркес проводил в Боготе, полагая, что Нобелевская премия дала ему преимущество перед олигархией и теперь они просто вынуждены преклоняться перед ним или хотя бы относиться к нему с почтением. Однако многие по-прежнему были настроены к нему скептически, а некоторые издания почти сразу же обрушились на него с критикой
[1103].
В конце мая Гарсиа Маркес прилетел в старый колониальной город Картахену, которая вскоре станет для него главным местом назначения в Колумбии и местом действия большинства его будущих книг. В 1982 г. там в районе гавани открыли конференц-центр, и в этом историческом городе стало возможным проводить важные международные встречи. Теперь Картахена отмечала 450-го годовщину со дня своего основания; в это же время там проходил Картахенский кинофестиваль. Главным иностранным гостем, приглашенным на торжества, был не кто иной, как андалусец Фелипе Гонсалес, и Гарсиа Маркес, одетый в свой теперь уже знаменитый ликилики, шел в веселящейся толпе вместе с испанским лидером, время от времени танцуя с кем-нибудь из своих поклонников
[1104]. Гарсиа Маркес наслаждался «магией» и «хаосом» города, в котором жили его родные. Как и Бетанкур, Гонсалес, направлявшийся на переговоры в США, считал своим долгом активно поддерживать так называемый контадорский процесс, направленный на установление мира в Центральной Америке, и, находясь в Картахене, встречался с министрами иностранных дел четырех стран, обеспечивавших проведение переговоров
[1105].
В конце июля Гарсиа Маркес в составе официальной колумбийской делегации приехал в Каракас на празднование двухсотлетия со дня рождения Боливара. В Венесуэле он не был пять лет. Они с Мерседес вновь встретили там ныне находившегося в эмиграции аргентинского писателя и журналиста Томаса Элоя Мартинеса, с которым Гарсиа Маркес надеялся основать новую ежедневную газету El Otro. Проект они обсуждали в придорожном кафе у одной из автострад Каракаса, где Маркес, теперь уже слишком знаменитый и узнаваемый, мог остаться незамеченным. Мартинес вспоминает:
Мы встретились примерно в три часа ночи. Мерседес, ужинавшая вечером в компании президента Венесуэлы и испанского короля Хуана Карлоса, пришла в роскошном длинном платье, на которое сонные водители грузовиков даже не взглянули. Хромой официант принес нам пиво. Неожиданно разговор коснулся прошлого… но Мерседес быстро вернула нас в реальность. «Ужасное место, — возмутилась она. — Ничего лучше не могли найти?» — «Вини популярность своего мужа, — ответил я. — В любом другом каракасском баре нас бы постоянно прерывали». — «Нужно было пойти в „Притон“, как в Буэнос-Айресе в тот первый раз», — сказал Гарсиа Маркес. «Уголок влюбленных, — поправил я его. — Боюсь, его уже там нет». Мерседес хитро подмигнула «Разве ты мог тогда представить, что Габо станет таким знаменитым?» — «Конечно. Я своими глазами видел, как слава спускается на него с небес. Я был в тот вечер в Буэнос-Айресе, в театре. Если слава рождается таким образом, то это уж на века». — «Ошибаешься, — возразил Гарсиа Маркес. — Слава пришла ко мне гораздо раньше». — «Что, в Париже? Когда ты закончил „Полковника…“? Здесь, в Каракасе, когда ты увидел улетающий белый самолет Переса Хименеса и черный Перона? Или еще раньше, — саркастически говорил я, — в Риме, когда Софи Лорен проходя мимо, улыбнулась тебе?» — «Гораздо раньше, — отвечал он со всей серьезностью. На улице светлело, за горами занималась заря. — Я был знаменит уже тогда, когда получил bachillerato
[1106] в Сипакире, а то и еще раньше, когда мои дед с бабушкой привезли меня из Аракатаки в Барранкилью. Я всегда был знаменит, с самого рождения. Только никто, кроме меня, об этом не знал»
[1107].
