В кои-то веки Габито присутствовал на похоронах. Он летел в Картахену с несколькими пересадками десять часов и прибыл к концу панихиды, как раз когда гроб собирались выносить из районного Дома культуры Манги. (Густаво, летевший из Венесуэлы, на службу опоздал.) Габито приехал вместе с губернатором департамента Боливар Артуро Матсоном Фигероа. Они оба помогали нести гроб. Губернатор был в черном костюме с галстуком, Габито — в клетчатом пиджаке, черной рубашке с открытым воротом и черных брюках. По словам Хайме, «похороны были катастрофой. Все мужчины были абсолютно раздавлены, превратились в кучку плачущих детей, совершенно не способных решать практические вопросы. К счастью, женщины всё сами организовали»
[1123]. (Состояние абсолютной раздавленности не помешало братьям нанести традиционный визит в бордель — в память о былых временах, — где они, правда, только пили и общались.)
Так уж случилось, что едва Гарсиа Маркес возобновил свои отношения с отцом, он неожиданно его потерял, причем навсегда. В принципе в последнее время он сблизился вообще со всеми родными, но, естественно, со смертью Габриэля Элихио возникла совершенно новая ситуация. «Через несколько дней после кончины отца, — вспоминал Йийо, — моя мать, как истинная гуахиро, сказала Габито: „Теперь ты — глава семьи“. Он взорвался: „Что я тебе сделал? Зачем ты загоняешь меня в угол?“ Беда в том, что мои братья и сестры, которых, кроме всего прочего, очень много, совершенно неуправляемы»
[1124]. Всемирно известный писатель теперь стал главой очень большой семьи. Он и до этого уже всячески помогал своим братьям и сестрам — устраивал на работу, оплачивал медицинские счета учебу, закладные, — а теперь на него также легла ответственность за материальное благополучие матери. Весьма кстати, что это случилось именно в тот период, когда его постепенное «возвращение» в Колумбию шло полным ходом и он работал над романом, в основе которого лежали события, заложившие ядро семьи Гарсиа Маркес.
Кончина отца и страдания овдовевшей матери заставили Гарсиа Маркеса задуматься не только о любви и сексе, но еще и в очередной раз о старости и смерти. Хотя он всегда говорил, что писал «Любовь во время чумы» в счастливый период своей жизни, в ту пору жилось ему не так сладко, как это могло показаться на первый взгляд. Писатель с трудом привыкал к новым обязанностям, которые возлагало на него положение лауреата Нобелевской премии. Он тяжело переживал смерть Габриэля Элихио, еще тяжелее ему было наблюдать, как страдает его мать, и весь этот травматический процесс Гарсиа Маркес, конечно же, отразил в своем романе, особенно в начальных и последних главах. Из-за его неискоренимой привычки уничтожать рукописи и все следы работы над ними мы лишены возможности наблюдать завораживающий процесс того, как жизнь преображается в искусство, а искусство разворачивается на полотне действительности. Конечно, с появлением компьютера изменился не только весь процесс создания литературной композиции, но и стало труднее отслеживать этапы ее развития.
Гарсиа Маркес всегда ставил перед собой цель написать этот роман как размышление не только о любви, но и о старости, хотя любовь вышла на первый план после того, как ему присудили Нобелевскую премию. Летом 1982 г. он опубликовал статью о «моложавой старости Луиса Бунюэля», из которой явствует, что он не только глубоко размышлял на эти темы — включая вопрос, пристойно ли пожилым людям влюбляться и заниматься сексом, — но еще и читал классическое произведение Симоны де Бовуар «Старость»
[1125]. В феврале 1985 г., уже снова находясь в Мехико, он сказал журналистке Марлиз Симонс, что как-то прочитал о двух стариках, убитых лодочником, и, когда задумал написать этот роман, первый образ, который нарисовало ему воображение, — это два старика, спасающиеся бегством на лодке
[1126]. Прежде, объяснил Маркес, он писал о стариках потому, что своих деда с бабушкой он понимал лучше, чем кого бы то ни было; теперь он сам стоит на пороге старости. В повести Ясунари Кавабаты «Спящие красавицы» есть строчка, которую он часто вспоминает: «Старым — смерть, молодым — любовь, смерть — один раз, любовь — много»
[1127]. Эта строчка помогает понять сущность всех произведений поздней поры творчества Маркеса.
Весной 1985 г. в Мехико Гарсиа Маркес встретился с колумбийской журналисткой Марией Эльвирой Сампер, чтобы побеседовать с ней о последних событиях в своей жизни (Semana утверждает, что «прошло ровно два года с тех пор, как он последний раз дал в прессе большое интервью»). Ей писатель сказал, что сам он не чувствует себя старым — просто замечает признаки старения и объективно оценивает реальность. Он обнаружил, что с возрастом вдохновение приходит чаще, только теперь он понимает, что это не вдохновение — просто ты в форме и пишется хорошо какое-то время, «как будто плывешь». Сегодня, «прежде чем сесть за работу над каким-то романом, я уже знаю, каким предложением он будет заканчиваться. Когда я начинаю писать, книга у меня в голове, словно я уже ее прочитал, ведь я обдумывал ее много лет». Ему кажется, что у него «нет корней», потому что, где бы он ни находился, он не испытывает привязанности к данному месту и в результате чувствует себя «сиротой». Потом неожиданное заявление: «Все мои фантазии сбылись одна за другой. То есть я давно знал, что все будет именно так, как есть. Естественно, я вношу свою лепту и мне приходится переступать через себя». Себя он считает «очень сильным» человеком, хотя, как и Че Гевара, убежден, что нельзя давить в себе «мягкость». Все мужчины от природы нежные создания, но их спасает и оберегает «суровость» женщин. Он до сих пор любит женщин; с ними ему «спокойно», он чувствует, что о нем «заботятся». Но теперь, продолжал Гарсиа Маркес, он неожиданно осознал, что разговоры почти со всеми, кроме друзей, его утомляют; он с трудом заставляет себя слушать собеседника. «Я самый раздражительный и вспыльчивый из всех, кого я знаю. Потому и самый сдержанный»
[1128].
Разумеется, он также говорил о любви и сексе. Хотя слово «секс», как отмечалось, редко фигурирует в произведениях Гарсиа Маркеса. Для обоих понятий он использует слово «amor» («любовь»), в его книгах эти понятия слиты воедино, что создает удивительную атмосферу, придает особую пикантность и даже, пожалуй, очарование его повествованию на эту тему.
