Херман Варгас (родился в Барранкилье в 1919 г.) был близким другом и коллегой Фуэнмайора. Высокий, с пронизывающим взглядом зеленых глаз, он много читал, но был медлителен и старателен во всем, что делал, и по натуре резковат. Если Фуэнмайор при всей серьезности был неуклюж, неряшлив и смешон, Варгаса всегда отличали опрятность (он носил исключительно белые рубашки), благоразумие (хотя порой он бывал вспыльчив)
[338] и надежность (позже ему первому Гарсиа Маркес будет отдавать на суд свои рукописи и к нему же будет обращаться за книгами и деньгами). Варгас много курил, причем крепкий табак — чем крепче, тем лучше. Среди членов общества он и Фуэнмайор слыли самыми большими домоседами и самыми большими любителями выпивки. Оба отдавали предпочтение коктейлю, основными ингредиентами которого были «ром, лимон и ром»
[339].
Альваро Сепеда Самудио был движущей силой «Барранкильянского общества». Симпатичный повеса с широченной белозубой улыбкой, он с ходу покорял женские сердца — его романы с известными колумбийскими актрисами гремели на всю страну, — но был мужчиной до мозга костей; после смерти (умер он в относительно раннем возрасте в 1972 г.) Сепеда стал легендой Барранкильи
[340]. Родился он 30 марта 1926 г., хотя сам всегда утверждал, что появился на свет в Сьенаге, где произошел массовый расстрел рабочих банановых плантаций, — хотел, чтобы его вступление в жизнь ассоциировалось с трагическим событием в истории страны, когда гнусные cachacos жестоко расправились с невинными costeños. Его отец, политик консервативного толка, сошел с ума и умер, когда Альваро был ребенком, и это навсегда оставило отпечаток трагичности на мальчике, что, став взрослым, он умело скрывал под экспансивностью своей неординарной натуры. Сепеда представлял собой клубок противоречий, которые он разрешал с невероятным шумом. Похож он был на бродягу, но в 1949–1950 гг., находясь в Америке, получил наследство. Он всегда был тесно связан с местной аристократией, в том числе с барранкильянским бизнесменом Хулио Марио Санто-Доминго. Тот недолго был членом богемного общества, а позже стал богатейшим человеком Колумбии и одним из самых богатых в Латинской Америке.
Еще большим сумасбродом был Алехандро Обрегон. Его тоже не было в Барранкилье, когда Гарсиа Маркес приехал туда, и вообще почти весь барранкильянский период Маркеса он находился в Европе. Тем не менее время от времени он наведывался в Барранкилью и составлял основу богемного общества и до, и после периода, когда в него входил Маркес. Обрегон (родился в Барселоне в 1920 г.) был художником. Его семье в Барранкилье принадлежали текстильная фабрика и роскошный отель «Прадо». Он несколько раз женился и разводился и по части сердцеедства мог бы составить конкуренцию Сепеде. Типичный образец пылкого художника, к середине 40-х он упорно поднимался на вершину славы
[341]. Во второй половине XX столетия, пока не взошла звезда Фернандо Ботеро, несомненно, самого любимого и почитаемого художника Колумбии, он считался самым известным живописцем в стране. Его наряд обычно состоял из одних только шорт. О его «подвигах» в Барранкилье слагают легенды: как он в одиночку расправился с тремя американскими морскими пехотинцами, оскорбившими проститутку; как он одним махом проглотил дрессированного сверчка своего собутыльника; как он с помощью слона, позаимствованного в местном цирке, снес дверь своего любимого бара; как он вместе с друзьями изображал из себя Вильгельма Телля, вместо стрел используя бутылки; как выстрелом в голову убил свою любимую собаку, парализованную в результате несчастного случая, и т. д.
Вот это и были центральные игроки команды так называемого «Барранкильянского общества», организаторы нескончаемого праздника, на который в начале 1950-х гг. был приглашен Гарсиа Маркес. Конечно, в это общество входило и много других людей, почти все яркие индивидуальности. Когда в 1956 г. Херман Варгас писал о разносторонних увлечениях членов общества, он характеризовал своих друзей, исповедовавших постмодернизм еще до того, как был придуман сам термин, следующим образом: «Они с одинаковым интересом и без предубеждения обсуждали такие различные явления, как „Улисс“ Джойса, музыка Коула Портера, талант футболиста Альфредо ди Стефано или техника бейсболиста Вилли Мейса, живопись Энрике Грау, поэзия Мигеля Эрнандеса, суждения Рене Клера, меренге Рафаэля Эскалоны, операторская работа Габриэля Фигероа и жизнеспособность „Черной Аданы“ или „Черной Эуфемии“»
[342]. Они считали, что дружба важнее политики. Что касается последней, почти все они были либералы, хотя Сепеда тяготел к анархизму, а Гарсиа Маркес — к социализму. Позже Гарсиа Маркес скажет, что у его друзей были все книги, какие пожелаешь. Ночью в борделе они ссылались на одну из них, а на следующее утро давали эту книгу ему, и он, еще не протрезвев, садился читать
[343].
На первый взгляд кажется, что это было антибуржуазное общество, но на самом деле они выступали против аристократии. Сепеда и Обрегон представляли интересы наиболее влиятельных политических, экономических и общественных кругов города. Поражало то, что они во многом симпатизировали североамериканцам, а это было редким явлением в Латинской Америке того времени. Если Богота и большая часть Латинской Америки все еще благоговели перед европейской культурой, «Барранкильянское общество» отождествляло Европу с прошлым и традиционализмом, отдавая предпочтение более простой и современной культуре США. Разумеется, их выбор не распространялся на политику и не исключал критики, но, к счастью или к несчастью, в силу этого они на добрых четверть века опережали почти все значительные литературные или интеллектуальные движения в Латинской Америке.
Конечно, такая позиция подразумевала, что они выступают и против cachacos, в том числе и Сепеда — приверженец карибской (в противовес андовской) народной культуры и передовых идей. Позже он будет ратовать за создание Карибской республики. В 1966 г. в интервью боготскому журналисту Даниэлю Самперу он заявил, что costeños «не трансценденталисты… не придумывают тайны. Мы не лжецы и не лицемеры, как cachacos»
[344]. Сампер, сам cachaco, был потрясен: он даже не подозревал, что среди его соотечественников бывают такие колоссальные личности. Сепеда принадлежал к числу первых горячих поклонников творчества таких серьезных североамериканских писателей, как Фолкнер и Хемингуэй, и был заводилой в том, что касалось любимого времяпрепровождения членов общества — mamagallismo.
