В конце июля Сальгар предложил Маркесу съездить в Антиокию и выяснить, «что, черт возьми, там на самом деле произошло» во время схода оползня 12 июля. Маркес вылетел в Медельин, где двумя неделями раньше в результате природного катаклизма был разрушен один из восточных районов города, расположенный на склоне горы возле Медиа-Луны. В результате схода оползня погибло много людей. Подозревали, что вина за трагедию лежит на коррумпированном правительстве, допустившем возведение непрочных построек из некачественного материала. Краткая инструкция предписывала Маркесу установить истину на месте. Отважный репортер позже признается, что он сильно нервничал перед командировкой и Альваро Мутис полетел вместе с ним, чтобы успокоить его и поселить в шикарной гостинице «Нутибара». Когда Маркес остался один, страх охватил его с новой силой: он боялся трудностей физического характера, боялся не выполнить своих моральных обязательств. В тот первый день в Медельине он едва не отказался от своей миссии. После того как ему удалось успокоить нервы, он выяснил, что в районе Медиа-Луны никого уже нет и соответственно ему будет нечего добавить к тому, что уже написали в своих репортажах журналисты, побывавшие на месте трагедии до него. Он понятия не имел, как ему быть. Сильный ливень помешал ему отправиться к месту катастрофы. У него опять возникла мысль о том, чтобы вернуться в Боготу, но в конце концов отчаяние и разговор с таксистом побудили его к действию. Он начал думать, думать по-настоящему, о происшествии, которое расследовал: что могло произойти, с чего начать, что делать? Постепенно им овладевало возбуждение, он осознал, что ему нравится быть репортером-детективом, нравится сам процесс поиска — и в какой-то степени придумывания — истины, нравится, что в его власти воссоздать и даже изменить реальность для десятков тысяч людей. Он понял, что должен рассматривать это событие с позиции людей, которые шли навстречу смерти, не догадываясь, что их ждет гибель, и попросил таксиста отвезти его к Лас-Эстансиасу — в зону, из которой отправлялись большинство погибших под оползнем. Вскоре он нашел свидетельства халатности официальных властей как непосредственно при ликвидации последствий катастрофы, так и более долгосрочного характера (судя по всему, этот оползень формировался на протяжении шестидесяти лет!), а также обнаружил некий неожиданный и более драматичный аспект трагедии, о котором многие читатели предпочли бы не знать: большое количество жертв было вызвано тем, что жители из других частей города пытались спасти пострадавших не под руководством и без помощи официальных служб и в результате спровоцировали повторный сход оползня. Маркес беседовал со многими людьми: с теми, кто выжил, с очевидцами трагедии, с представителями власти, в том числе с местными политиками, пожарными и священниками
[446].
Потом стал писать. Вполне вероятно, что начинался его очерк в стиле Хемингуэя, но концовка уже была чисто маркесовская — неподражаемое повествование о жизни как о драме, наполненной ужасами и насмешками судьбы, о людях, обреченных жить в мире неизвестных причин, обусловленных временем.
Хуан Игнасио Анхель, студент-экономист, стоя на уступе, ринулся вниз. Перед ним бежали девочка лет четырнадцати и десятилетний мальчик. Его приятели, Карлос Габриэль Обрегон и Фернандо Калье, бросились бежать в другом направлении. Первый, наполовину засыпанный, скончался от асфиксии. Второй, астматик, остановился, тяжело дыша, и сказал: «Все, больше не могу». С тех пор о нем никто не слышал. «Мчась вместе с девочкой и парнишкой, — рассказывал Хуан Игнасио, — я добежал до большой ямы. Мы все трое бросились на землю». Мальчик так и не поднялся. Девочка — Анхель не сумел опознать ее среди трупов — встала на мгновение и опять опустилась, издав крик отчаяния, когда увидела, как над ямой несется земля. На них обрушилась лавина грязи. Анхель снова попытался бежать, но его ноги были парализованы. За долю секунды его залило глиной по грудь, но ему удалось высвободить правую руку. В таком положении он оставался, пока не стих оглушительный грохот. Он чувствовал на своих ногах, погребенных на самом дне густого непроходимого моря глины, руку девочки. Сначала она держалась за него изо всех сил, потом впилась ногтями. Судорожные движения ее руки становились все слабее и слабее, и наконец она разжала пальцы, стискивавшие его лодыжку
[447].
Подзаголовки очерка почти наверняка придумал сам Гарсиа Маркес: «Трагедия началась шестьдесят лет назад», «Медельин — жертва собственной солидарности», «На город обрушил бедствия старый золотой рудник?»
[448] Маркес уже умел выражать свое мировоззрение «журналистским языком». Некоторое время назад родился Габо — лучший друг его друзей; теперь наконец-то на свет появился великий рассказчик — Габриэль Гарсиа Маркес. Примечательно, что Маркес, хоть он и был рад обвинить власти в случившейся трагедии, хотел быть объективным и не собирался умалчивать о том, какую неблаговидную роль невольно сыграли спасатели, действуя из лучших побуждений.
Его следующий цикл новаторских репортажей был посвящен одному из забытых регионов Колумбии — департаменту Чоко, расположенному на побережье Тихого океана. 8 сентября 1954 г. правительство решило ликвидировать Чоко — неразвитый, покрытый лесами регион — как административную единицу и распределить его территории между департаментами Антиокия, Кальдас и Валье. Начались яростные акции протеста, и Гарсиа Маркеса вместе с фотографом Гильермо Санчесом послали туда в командировку, готовить репортаж о конфликте. Путешествие было отвратительным. Летели они на таком старом самолете, что в салоне, по воспоминаниям Маркеса, «лил дождь», даже пилоты были в ужасе. Чоко, департамент, населенный в основном афро-колумбийцами, напомнил Гарсиа Маркесу Аракатаку и ее окрестности. Он считал, что решение о расчленении Чоко свидетельствует о бездушии и жестокости Боготы, хотя другие журналисты обвиняли амбициозных жителей Антиокии. По прибытии на место он обнаружил, что демонстрации, о которых он приехал делать репортажи, уже прекратились, — поэтому он завел там себе друга и поручил ему организовать новые акции протеста! Это обеспечило успех его миссии. Через несколько дней, когда в газетах одна за другой начали появляться его статьи и в Чоко стали слетаться другие репоугеры, правительство отменило план территориальной реорганизации четырех департаментов
[449].
