Это — интригующее признание, и, конечно, хотелось бы спросить, насколько оно откровенное и почему. Просто рассказал человек о своих связях с женщинами? Или это своего рода оправдание его отношения к ним? Кажется странным, что Мартина появляется снова ни с того ни с сего как раз перед тем, как Гарсиа Маркес наконец-то связал себя с Мерседес. Маркес является представителем культуры, где не принято, чтобы мужчины вступали в сексуальные отношения с женщинами, на которых они намерены жениться, но при этом им дозволено развлекаться с проститутками и служанками. Посему следует ли расценивать его признание как подтверждение в некоей завуалированной форме того, что в нем уживались два человека? Первый — донжуан, всегда готовый с головой окунуться в «безумную любовь». Второй — муж, связанный прочными узами стабильного, неким образом «устроенного» брака с женщиной, которая всю жизнь будет оставаться «девственницей» (в смысле отсутствия связей с другими мужчинами) и верной, надежной спутницей жизни, объектом «хорошей любви». И эти двое не имели друг к другу никакого отношения?
[460] Если история с Мартиной Фонсека действительно имела место — или она выдумана, но какая-то другая женщина произвела на Маркеса столь отрезвляющий эффект в то или иное время, — то становится понятно многое: почему он так часто в своих произведениях и очерках будет разделять любовь и секс; почему он так долго лелеял мысль о браке, который «устроится сам собой», с девушкой значительно моложе него; почему в своих мемуарах он не счел нужным выразить свои чувства к Мерседес (то, что у него эти чувства есть, следует принимать как данность). И быть может, почему, когда я спросил ее о том этапе их отношений в присутствии ее хорошей подруги Нанси Висенс, Мерседес — как сообщил мне Гарсиа Маркес, она «никогда не признается мне в любви» — заверила меня с суровой многозначительностью в голосе (но без горечи), что «Габо — очень необычный человек, очень необычный»
[461]. Мне стало ясно, что требовать каких-либо пояснений было бы неблагоразумно.
Конечно, во многом это игра, которую совместно ведут два очень сильных, очень ироничных и очень закрытых человека. С годами появится множество версий о том, как обстояло дело с их помолвкой
[462], но сам Гарсиа Маркес утверждает, что он «не видел» любимую перед отъездом в Европу — разве что мельком из окна такси: она шла по улице, но он не остановился. А раз с Мерседес он не встречался, что еще он мог делать? Совершенно верно — пить с друзьями. В «Пещере» в его честь была устроена прощальная вечеринка — такая же буйная, как и в Боготе, после которой он еще не успел полностью протрезветь. На следующий день те из его друзей, кто сумел проснуться, проводили Габито в аэропорт. Заслуженное похмелье было не самым лучшим попутчиком в тридцатишестичасовом путешествии через Атлантику. Но Гарсиа Маркес был более чем готов к новым впечатлениям: ему было двадцать восемь лет, он был успешным журналистом и уважаемым писателем, имевшим в своем арсенале первую опубликованную повесть. Так что самое время посетить Старый Свет. Впереди его ждали красоты европейской цивилизации, но те, кто лучше остальных знал Маркеса, могли быть уверены в том, что эти красоты он будет оценивать через призму собственного — особого — мировосприятия. Стоит ли говорить, что в мемуарах не упоминаются ни Улисс, ни Пенелопа?..
ЧАСТЬ 2
ЗАГРАНИЦА: ЕВРОПА И ЮЖНАЯ АМЕРИКА
1955–1967
9
Открытие Европы: Рим
1955
Самолет «Коломбиан» авиакомпании «Авианка», один из знаменитых самолетов модели «Супер-Констеллейшн», разработанной фирмой «Локхид» по заказу эксцентричного миллионера Говарда Хьюза, раз в неделю совершал рейс в Европу. По пути он делал несколько остановок на островах Карибского моря, в том числе на Бермудах и на Азорских, затем летел в Лиссабон, Мадрид и Париж. В своем первом сообщении из Старого Света Гарсиа Маркес выразит удивление тем, что такую зрелищную летающую машину придумал мистер Хьюз, «создающий столь ужасные фильмы»
[463]. Что касается его самого, несмотря на жуткое похмелье, он сообразил написать короткое письмо Мерседес, которое отправил с Монтего-Бей, курорта на побережье Ямайки. Это была отчаянная попытка придать официальный статус их отношениям. В мемуарах он говорит, что письмо его заставили написать «муки совести», ведь он не сообщил ей о своем отъезде, но, возможно, он не решился попросить ее, чтоб она писала ему, так как боялся нежелательных последствий.
Когда самолет наконец-то долетел до Парижа и пошел на посадку, пассажиров предупредили, что шасси в неисправности, и те приготовились к худшему. Но приземлились они благополучно. Гарсиа Маркес прибыл в Старый Свет
[464]. Прошло почти десять лет с тех пор, как в Европе кончилась Вторая мировая война. На осмотр достопримечательностей времени не было, и на следующий день рано утром он сел в поезд, следующий до Женевы, куда прибыл после обеда. Миновало два дня с тех пор, как он покинул Барранкилью. О своей короткой остановке в Париже Гарсиа Маркес читателям скажет лишь одно — что французов больше интересовала велогонка «Тур де Франс», чем то, что происходило в Женеве. Но, приехав в Женеву 17 июля, он обнаружил, что и швейцарцев тоже велогонка интересовала больше, чем происходящее в Женеве. В сущности, отметил он, интерес к женевской встрече, похоже, проявляли только журналисты, призванные освещать данное событие. За исключением, лукаво намекнул он, колумбийского журналиста Гариэля Гарсиа Маркеса
[465].
Он поселился в первой гостинице, которую нашел, переоделся и принялся готовить свой первый далеко не восторженный репортаж, который отправил телеграфом. Потом ему пришлось довольствоваться услугами заказной авиапочты. В тот год в снежной Швейцарии лето выдалось жаркое, и это вызвало у него разочарование. Как он будет вспоминать многие годы спустя, разочаровало его также и то, что «трава, которую я видел из окна поезда, была точно такая же, как и та, что я видел из окна поезда в Аракатаке»
[466]. Он не знал иностранных языков и плохо ориентировался на местности. Провидение послало ему в помощь говорившего по-испански немецкого пастора, и вместе с ним он кинулся искать здание ООН, а потом встретил, к своего огромному облегчению, репортеров из латиноамериканского журналистского корпуса, среди которых был и заносчивый Саснасо Херман Арсиньегас, представлявший газету El Tiempo. Все они прибыли в Женеву, чтобы освещать переговоры, которые вели представители «Большой четверки» — Николай Булганин (СССР), Энтони Иден (Великобритания), Дуайт д. Эйзенхауэр по прозвищу Айк (США) и Эдгар Фор (Франция).
