Мятеж подавили, но Каракас был ввергнут в пучину беспорядков. Следующие три недели в столице царили смятение, заговоры и репрессии. Начиная с 10 января, после многих лет террора и страха толпы демонстрантов по всему городу стали устраивать акции протеста, бросая вызов полиции. В один прекрасный день, после обеда, когда обоих колумбийцев не было в редакции Momento, туда нагрянула Национальная служба безопасности. Всех, кто в тот момент находился в редакции, арестовали и увезли в главное управление. Директор газеты тогда был в Нью-Йорке, и Мендоса с Гарсиа Маркесом до комендантского часа колесили в белом MG по терзаемому кризисом городу, избегая ареста и собирая материал. 22 января, в преддверии всеобщей политической забастовки, организованной находившимися в Нью-Йорке лидерами Демократических партий, объединившихся в Патриотическую хунту перестала работать вся венесуэльская пресса. В ту ночь напряженность достигла своего апогея. Двое друзей всю ночь бодрствовали в доме Мендосы, слушая радио. В три часа утра они услышали рев моторов самолета, взмывающего ввысь над крышами города, и увидели огни воздушного судна Переса Хименеса, уносящего его в изгнание в Санто-Доминго. Взволнованный народ высыпал на улицы, отмечая радостную весть. Гудение клаксонов не утихало до рассвета
[603].
Буквально через три дня после отлета Переса Хименеса, Гарсиа Маркес и Мендоса вместе с другими журналистами собрались в приемной городского дворца Бланко, чтобы узнать, какое решение приняли за ночь военные относительно статуса только что провозглашенной правящей хунты. Неожиданно дверь отворилась, и один из солдат, явно проигравший в споре, попятился из комнаты, держа автомат наперевес. Оставляя на полу грязные следы, он выскочил из дворца и отправился в изгнание. Позже Гарсиа Маркес скажет: «Именно в тот момент, когда солдат покинул комнату, где обсуждался состав нового правительства, я впервые почувствовал, что такое власть, интуитивно понял загадку власти»
[604]. Спустя несколько дней вместе с Мендосой они имели долгую беседу с управляющим президентского дворца Мирафлорес. Тот занимал этот пост уже пятьдесят лет, работал при всех президентах Венесуэлы, начиная с самого первого патриарха властного Хуана Висенте Гомеса, руководившего страной с 1908-го по 1935 г. Гомес слыл жестоким диктатором, но управляющий отзывался о нем с особым почтением и нескрываемой ностальгией. До того времени у Гарсиа Маркеса к диктаторам было такое же отношение, как у всех демократов. Но встреча с управляющим Мирафлореса заставила его задуматься. Чем эти люди пленяли огромные слои населения? Через несколько дней Маркес сказал Мендосе, что он склоняется к идее создания романа о диктаторе, и воскликнул: «Неужели ты не заметил, что о них пока не написано ни одной книги?»
[605] В итоге основой для образа главного героя «Осени патриарха» стал Гомес.
Вскоре после этих наводящих на раздумья встреч Гарсиа Маркес прочитал роман Торнтона Уайлдера «Мартовские иды», в котором воссозданы последние дни жизни Юлия Цезаря. События в Каракасе напомнили ему о недавнем посещении Мавзолея в Москве, где он увидел забальзамированное тело Сталина, и Гарсиа Маркес принялся собирать материал, на основе которого он в итоге создаст собственного диктатора, облечет в плоть свои представления о власти и влиянии, беспомощности и одиночестве, терзавшие его воображение с самого детства. По словам Мендосы, в те дни его неутомимый друг только и делал, что читал о бесчисленных латиноамериканских тиранах и потчевал его за обедом в каком-нибудь местном ресторане колоритными и, как правило, гиперболизированными подробностями об их жизни, постепенно создавая образы мальчиков, воспитывающихся без отцов, и мужчин с нездоровой зависимостью от своих матерей и неукротимой жаждой обладания Землей
[606]. (Гомес слыл властителем, управлявшим Венесуэлой, как скотоводческой фермой.) Сюжетная линия быстро выстраивалась, и все же потребуется не один год напряженного труда, прежде чем его проект воплотится в жизнь.
Но сейчас, по крайней мере, Гарсиа Маркес находился в своей стихии. На эйфорию и возможности новой среды он реагировал так, будто сам был венесуэльцем. Теперь он более определенно высказывался по вопросам прав человека, справедливости и демократии. По мнению многих читателей, его статьи, опубликованные в Momento — лучшие за всю его журналистскую карьеру. Если в Европе он писал очерки от первого лица, что придавало его репортажам достоверность и актуальность, то теперь его стиль отличала почти обезличенная непредубежденность подчеркивавшая ясность и подразумеваемую страстность его повествования
[607].
И двух недель не миновало после свержения Переса Хименеса, как Гарсиа Маркес на основе тщательно исследованного материала написал политическую статью под названием «Участие духовенства в борьбе»
[608], в которой раскрывал роль венесуэльской церкви, способствовавшей падению диктаторского режима в такое время, когда многие политики-демократы просто сдались, и восхвалял мужество отдельных священников, в том числе архиепископа Каракаса. Маркес прекрасно знал о том, что церковь постоянно оказывает влияние на политику в Латинской Америке, и в своей статье несколько раз ссылался на ее «социальную доктрину». Эта его статья оказалась не только прагматичной, но еще и пророческой: Иоанн XXIII станет новым папой римским в октябре того года — как раз в то время, когда в Латинской Америке появятся первые признаки существования так называемой теологии освобождения. В частности, Камило Торрес, друг Маркеса той поры, когда он учился в Боготском университете, прославится на весь Латино-Американский континент как священник, участвовавший в партизанской войне под флагом нового религиозного кредо.
Однажды в марте Гарсиа Маркес, сидя в каракасском Гран-кафе вместе с Плинио Мендосой, Хосе Фонтом Кастро и другими друзьями, глянул на часы и сказал: «Черт, на самолет опоздаю». Плинио спросил, куда он собирается лететь, и Гарсиа Маркес ответил: «Жениться». «Мы очень удивились, — вспоминает Фонт Кастро. — Никто из нас даже не догадывался, что у него есть невеста»
[609]. Прошло более двенадцати лет с тех пор, как Гарсиа Маркес впервые сделал предложение Мерседес Барча, и более шестнадцати лет, по его словам, с тех пор, как он решил, что она будет его женой. Теперь ему исполнился тридцать один год, ей было двадцать пять. Они почти не знали друг друга, общались только по переписке. С другой стороны, Плинио Мендосе было известно про его роман с Тачией Кинтана. Та даже поинтересовалась у Мендосы в письме, сумеет ли она найти работу в Венесуэле, и его сестра Соледад, познакомившись с испанской актрисой, крепко с ней подружилась и даже спросила у Гарсиа Маркеса, вскоре после того как Тачия приехала в Каракас, как он мог отказаться от такой женщины. Мерседес суждено войти в новую среду, в мир ее мужа, о котором сама она почти ничего не знает, — во всяком случае, знает гораздо меньше, чем большинство из тех, кто будет ее окружать. Пройдут годы, прежде чем она почувствует себя уверенно на своем месте, в качестве спутницы жизни этого на первый взгляд общительного, но на самом деле очень замкнутого и даже скрытного человека.
