В конце апреля Байрон вернулся в Лондон. 29-го числа он сообщил Каролине о своем согласии встретиться, поскольку леди Оксфорд отменила свой запрет. Однако в письме не содержалось надежды на примирение. «Ты пишешь, что погубишь меня. Благодарю, но я сам уже сделал это. Ты говоришь, что уничтожишь меня, возможно, этим ты только окажешь мне услугу». Байрон не оставил замечаний об этой встрече. Вероятно, он хотел все поскорее забыть, потому что смягчился и выказал по отношению к Каролине жалость и снисхождение. Каролина, ошибочно принявшая жалость Байрона за любовь, позднее говорила Медвину: «Наша встреча была совсем не такой, какой он ее описывает: он просил меня простить его, жалел меня и плакал».
Пока леди Мельбурн жила в поместье, Байрон снова встретился со своими старыми друзьями. Он часто виделся с Роджерсом и Муром. Последний познакомил его с Ли Хантом, который стал настоящим мучеником либерального движения в результате отбытия заключения в тюрьме графства Суррей за клевету на принца-регента. Хант был поражен искренней добротой известного поэта-аристократа: Байрон принес ему книги, необходимые для работы над «Историей Римини», над которой Хант работал в украшенной цветами камере тюрьмы. Позднее Хант признался: «Оказалось, я уважаю лордов больше, чем мог бы предположить». Он воображал, что при помощи своей благоразумной жены Марианны, «добропорядочной матери семейства», сумеет исправить Байрона.
Однако на самом деле Байрон не обращал на Ханта особенного внимания. Он был слишком поглощен своими делами и друзьями. Хобхаус отправился в длительное путешествие за границу. Байрон писал леди Мельбурн: «…он самый старший и самый верный мой друг, и, расставшись с ним, я потерял «наставника, философа и друга», которого не могу и не хочу никем заменить». Без руководства Хобхауса Байрон стал беспомощным перед лицом своих собственных слабостей. Он сознавал, что единственным выходом будет бежать от опутывавших его неприятностей. Несмотря ни на что, встреча с Каролиной расстроила его. Байрон видел ее уловки, но не мог заставить себя ответить ей тем же и не знал, что ждет его, если он покинет Англию. Ситуация усугубилась еще и тем, что он вновь встретил мисс Милбэнк, единственную девушку, которая ответила ему отказом. Позднее в своем «Самоописании» она признавалась: «Я была взволнована встречей с ним и первая предложила ему руку. Пожимая ее, он побледнел. Возможно, тогда я бессознательно ответила на его прежнее предложение».
27 мая леди Оксфорд вернулась в Лондон. Возможно, именно она побудила Байрона 1 июня выступить в палате лордов и представить прошение майора Джона Картрайта на право сбора подписей в пользу парламентских реформ. Радикал Картрайт, являющийся настоящим проклятием для тори и умеренных вигов, собирал подписи в пользу этих реформ, но сталкивался с препятствиями, как сказал Байрон в своей речи, «со стороны оскорбленных гражданских и действующих незаконно военных властей». Сейчас трудно понять, насколько радикальной была речь Байрона, если не иметь в виду периоды политического помешательства в нашей недавней истории, когда одному смелому человеку приходилось выступать против всеобщих страхов и предрассудков, защищая конституционное право на свободу слова. Единственным защитником Байрона стал отверженный граф Стэнхоуп, от которого отреклись обе партии за его якобинские взгляды. Само осознание того, что, подобно Стэнхоупу, он сжег за собой все мосты в парламентской карьере, подвигнуло Байрона на свободное высказывание своего мнения, чего не мог бы себе позволить осторожный политик. Байрон называл свою речь «лебединой песней» в парламенте и прощанием с общественной карьерой, о которой так долго мечтал.
После этого Байрон занялся подготовкой к публикации поэмы «Гяур», восточной повести, которую начал в предыдущем году и к которой постоянно делал новые добавления. Он предложил право печати Меррею, потому что отношения с Далласом стали натянутыми. Байрон из вежливости не мог отделаться от подобострастного приходского священника, но стал сильно тяготиться им и в разговорах с Хобхаусом называл его «чертовым дураком». Другой заботой Байрона стал сбор средств, чтобы сопровождать Оксфордов за границу. 13 июня он отправился вместе с леди Оксфорд в Портсмут, но уже 20-го вернулся назад в Лондон. Лорд Оксфорд был озадачен такой открытой и длительной связью своей жены, но, когда этот терпеливейший из мужей все же подал голос, леди тут же поставила его на место. «Когда она потребовала предоставить ей полную свободу действий, он (лорд Оксфорд) тихо взял свои слова и намерения обратно», – сообщил Байрон леди Мельбурн.
Вечером 20 июня семья Джерси пригласила Байрона на встречу с мадам де Сталь, великой писательницей из континентальной Европы, только что приехавшей в Лондон. Наравне с Шериданом и другими Байрон был изумлен талантом этой необыкновенной женщины, которая повергала всех мужчин в немое удивление. «Она прерывала Уитбреда… она принимала шутки Шеридана за согласие, она читала лекции об английской политике первому из наших политиков-вигов на следующий день после прибытия в Британию». Вначале Байрон подумывал начать препираться с ней. Но увидел, насколько она умна, и под конец стал уважать ее, хотя, как и в случае со многими своими друзьями, цинично и ехидно описывал ее, что, впрочем, нельзя принять за антипатию. «Она мыслит как мужчина, но, увы, чувствует как женщина…»
Байрон забавно описал леди Блессингтон случай, когда уязвил этого оракула красноречия, сказав ей, что находит ее романы «Дельфина» и «Коринна» «очень опасными для юных женщин, что весь мир считает, будто то, как она в «Коринне» изобразила всех положительных героев скучными, заурядными и серыми, является намеренным ударом по добродетели…». Мадам де Сталь прервала его выкриками и жестами, но Байрон продолжал – в восторге от того, что он, с его репутацией повесы, может читать ей лекцию о морали.
Байрон был немного уязвлен, когда узнал, что Оксфорды отплыли за границу, не дав ему возможности вновь увидеться со своей возлюбленной. «Честно говоря, – писал он леди Мельбурн, – я отношусь к ней почти как к Каролине, чего совсем не ожидал от себя». Байрон был рад, что его сестра была с ним в Лондоне. 27 июня он отправился с ней к леди Дэви на встречу с мадам де Сталь. «Думаю, наш совместный выход в свет оказался новым ощущением для нас обоих». Они не виделись с момента отъезда Байрона на Восток и очень редко встречались после того, как в 1807 году Августа вышла замуж за полковника Ли. Грустной осенью 1811 года Байрон приглашал ее в Ньюстед, но семейные обстоятельства помешали ее приезду. Теперь Августа была матерью трех дочерей. Когда Байрон приехал в Кембридж, она была далеко от дома, в поместье Сикс-Майл-Боттом близ Ньюмаркета. После этого вышел в свет «Чайльд Гарольд» и последовали головокружительный успех Байрона в обществе и его любовные увлечения.
Августа, которая была старше брата на пять лет, обладала мягкими очертаниями лица и фигуры, и хотя ее нельзя было назвать красавицей, однако у нее были красивый байроновский профиль и большие глаза, длинный рот, который она часто кривила, как брат, привычка хмуриться, как он, и безудержно смеяться над его остротами. Материнское чувство к своему «малышу Байрону», которого она помнила красивым и веселым мальчиком, умение потакать его прихотям и прощать его слабости и ошибки, понимание, с которым Августа относилась к нему, сознавая его невеселую жизнь с матерью и чувствительность к своему физическому недостатку, – все это способствовало тому, что в лице Августы Байрон нашел друга и близкого человека, с которым можно было вести себя искренно. Они хорошо понимали друг друга, потому что были одной крови. Но духовное родство делалось еще привлекательнее благодаря разному воспитанию; в годы юности они не знали грубых и холодных отношений брата и сестры.
