Его удивление и волнение при прочтении письма были неподдельными. «Недавно, – читал он, – мне стали известны обстоятельства, которые убеждают меня, что ваше поведение не может обеспечить вам дальнейшей счастливой жизни с леди Байрон, и я еще больше убежден в том, что после ее отъезда из вашего дома и обращения, которому она подверглась, находясь под его крышей, те, на чью защиту она возлагает свои надежды, не могут позволить ей вернуться к вам». Сэр Ральф написал о своем желании вынести дело на общественное обозрение, но чтобы расставание произошло без лишних свидетелей.
Вспомнив их жизнь в Лондоне в последние дни и нежный, шутливый тон писем жены, Байрон не поверил, что она является инициатором разрыва, и попросил Августу поговорить с ней. Сэру Ральфу он ответил искренне и сдержанно: «Леди Байрон не была изгнана мною из дома, как вы можете подумать. Она покинула Лондон по совету врачей… Правда, что до этого я предложил ей временно поселиться с родителями. Основания для этого были очень просты, а именно стесненные обстоятельства и невозможность содержать дом. Все это легко может подтвердить леди Байрон – сама честность».
Байрон заметил, что в прошлом году ему пришлось «бороться с внешними неблагоприятными обстоятельствами и внутренней болезнью», которые «могли сделать меня несколько труднее в общении, чем на самом деле. Однако я не могу припомнить, когда я намеренно дурно обращался с вашей дочерью… По крайней мере, сейчас она моя жена, мать моего ребенка, и пока я не получу от нее подтверждения ваших намерений, то буду считать вас инициатором этого разрыва».
Сэр Ральф, которого Байрон называл «неплохим стариной», мог бы быть убежден этим письмом, если бы не наблюдение адвокатов и особенно миссис Клермонт, которая находилась в «Мивартс-отеле» в Лондоне и передавала всю конфиденциальную информацию в Керкби.
Аннабелла ответила на письмо Августы, подтвердив, что согласилась на предложение своего отца о разрыве с Байроном, и добавила: «Хочу только напомнить лорду Байрону об его искреннем и непреодолимом отвращении к семейной жизни и его желании и решимости с самого начала избавиться от ее уз, которые он считал крайне нетерпимыми…» Видя волнение своего брата, Августа не передала ему письмо Аннабеллы и вновь осторожно обратилась к ней: «Может быть, ты все объяснишь? Постепенно я смирюсь с твоим решением, но серьезно прошу тебя взвесить все возможные последствия… Мне остается только передать свои самые искренние пожелания…»
Аннабелле запретили давать прямой ответ. Когда 5 февраля к Байрону зашел Хобхаус, то нашел его в крайне удрученном состоянии. Он показал Хобхаусу письмо Августы и «торжественно оспорил тот факт, что они с леди Байрон расстались друзьями». Хобхаус предложил написать Аннабелле, и Байрон сочинил следующее послание: «…подумай обо всем, что поставлено на карту: настоящее, будущее и даже прошлое. Мои ошибки, назови их еще более сурово, все тебе известны, но я любил тебя и не хочу расстаться с тобой, не услышав твоего отказа вернуться ко мне».
В Керкби Аннабелла находилась в еще большем отчаянии, чем сам Байрон, после его второго письма. Разрываясь между чувствами и долгом, будучи, однако, неизбежно вынужденной выбрать последнее не только из-за обещания родителям, но и из-за своих моральных принципов, она продолжала испытывать невыносимые страдания, потому что не могла вырвать из сердца любовь, которая становилась все сильнее, как и убеждение Аннабеллы, что она поступает неправильно. Должно быть, именно тогда миссис Флетчер сообщила, что ее хозяйка «в отчаянии и ужасе», что «она бьется в истерике от горя, поскольку дала обещание расстаться с лордом Байроном…».
Однако ответ Аннабеллы был продиктован не родителями, а ее рассудком, который не оставлял ей другого выбора. Она писала, что действовала по своей воле, дав отцу согласие на разрыв, и добавляла: «К несчастью, ты таков, что не ценишь то, что имеешь и что теряешь. Только помни, что, когда я была твоей, ты считал себя самым несчастным человеком». Эти слова могли задеть Байрона за живое, потому что в них была доля истины. И все же он ответил со сдержанной печалью:
«Неужели ты никогда не была счастлива со мной? Разве ты никогда не говорила мне об этом? Неужели между нами не было ни малейших признаков привязанности и самых теплых и нежных чувств? Разве хоть один день прошел без того, чтобы кто-то один из нас или мы оба не выразили их? За эти двадцать дней ты сильно переменилась, иначе ты никогда не смогла бы так сильно отравить свои собственные чувства и растоптать мои».
Для Аннабеллы это было ужасное письмо, ставшее испытанием ее решимости, потому что она узнала в нем ту искренность, которая являлась основной чертой в характере ее мужа. Письмо напомнило ей о счастливейших минутах жизни с ним, которые уже не вернутся никогда из-за ее «принципов» и «неизменной правоты», бывших основными элементами ее характера до того, как она узнала переменчивость Байрона и самой жизни.
9 февраля Байрон сказал Хобхаусу, что жена «сидела у меня на коленях и одаривала меня бесчисленными поцелуями перед миссис Ли, больше, чем я целовал ее. И никогда я не поднимал на нее руку… Все, что произошло, необъяснимо». Но уже 12-го числа Хобхаус «встретил миссис Л. и Джорджа Б. и от них узнал то, чего так опасался: что Б. обвинен в самой жесточайшей тирании, угрозах, вспышках гнева, пренебрежении и даже настоящих оскорблениях, когда он, например, сказал жене, что живет с другой женщиной, и фактически он выгнал жену из дома. Дж. Б. подозревал, что она оставит Байрона, и сказал ему об этом за месяц до трагедии, но когда она уехала из Лондона, то не имела ни малейшего намерения никогда не возвращаться. Он постоянно запирался в доме, грозил пистолетами, раздражался, упрекал ее, делал все то, в чем жена его и обвиняла. Однако они оправдывают его, и как? Говоря, что он сошел с ума… Пока мне об этом рассказывали, появилась миссис Л. и сообщила, что ее брат горько плачет в спальне, бедняга».
Позднее в тот же день Хобхаусу удалось «узнать от него большую часть того, что я услышал утром, он был ужасно взволнован, сказал, что жизнь его кончена и он пустит себе пулю в голову. Он негодует и одновременно испытывает ужас. Порой говорит: «И все же она меня любила» – и тут же прибавляет, что рад избавиться от этой женщины. Сказал, что если я поеду за границу, то он тут же с ней расстанется». Хобхаус в последующие дни стал свидетелем того, как «Байрон поочередно становился жертвой жалости, сожаления, любви и негодования».
В Лондоне появились различные слухи. Хобхаус, верный друг Байрона, который твердо решил «опровергать все то, что будет говорится», сообщил Байрону худшее из того, что ему удалось услышать, и его друг воспринял эти вести, «к моему удивлению, почти спокойно, бедняга». Вероятно, к тому времени чувства Байрона притупились. Однако его спокойствие было временным и наигранным. Он написал последнюю мольбу Аннабелле: «Белл, милая Белл… Мне остается добавить только очень искренне, безнадежно, что я люблю тебя, каким бы я ни был: хороший или плохой, безумный или рационально мыслящий, несчастный или радостный. Я люблю тебя и всегда буду любить, пока еще живы мои память и чувства».
Упоминание о ребенке встревожило Аннабеллу, которая приняла это за намек на то, что он может отнять дочь законным способом. 17 февраля, получив письмо Байрона, Аннабелла написала доктору Лашингтону с просьбой о встрече: «Есть вещи, которые я могу объяснить только в разговоре, необходимом для полного понимания нашего дела». 22 февраля она приехала в Лондон и с глазу на глаз беседовала с адвокатом. Совершенно ясно из слов и писем леди Байрон, что тогда она впервые призналась в своем подозрении насчет кровосмесительной связи, прибавляя слова и описание поступков Байрона, служащих подтверждением этому. Однако первое обвинение, написанное для матери Аннабеллы, содержало описание супружеских измен и жестокости, но в нем не упоминалось об инцест
[19].
