— Вернусь из Белоруссии и поговорю, — пообещала Ганна бежавшей внизу реке, и та словно кивнула в ответ, улыбнулась быстрой волной.
Ганна посмотрела на часы, поняла, что касса уже открыта, и не спеша пошла по тенистой прохладной аллее обратно ко входу в главный дом.
* * *
— Ой, а у нас еще экскурсовод не пришел, точнее, не пришла. — Женщина на кассе улыбнулась Ганне открыто, но огорченно. — Первый экскурсионный автобус мы сегодня только в двенадцать часов ждем, вот Алеся, видимо, и запаздывает, хотя за ней такого не водится.
Имя отсутствующего экскурсовода показалось Ганне знакомым, но зацикливаться на неясно мелькнувшей мысли она не стала.
— Ничего, — Ганна тоже улыбнулась в ответ, потому что была девушкой вежливой и воспитанной. — Я про усадьбу Репина вчера весь вечер в Интернете читала, так что просто поброжу по дому, посмотрю все своими глазами. Так даже интереснее. Признаться, я не люблю экскурсии. Есть в них что-то казенное.
— Ну что вы, — женщина даже руками всплеснула. — Наша Алеся — прекрасный экскурсовод. Она такие мелочи знает, так интересно их подает, что все заслушиваются. И наши, и даже иностранцы.
— Иностранцы?
— Ну конечно. Алеся свободно говорит и по-английски, и по-французски. У нас в книге отзывов столько благодарностей ей, просто не счесть. Так что вы, конечно, погуляйте у нас сами, но если временем располагаете, то потом послушайте и экскурсию. Не пожалеете, честное слово.
Ганна пообещала подумать и пошла по прохладным с утра залам, с интересом оглядываясь и думая, что у Ильи Репина, что называется, губа была не дура.
Имение Софиевка в двенадцати километрах от Витебска носило имя своей прежней владелицы Софьи Яцкевич и было куплено знаменитым художником в 1892 году за двенадцать тысяч рублей. Легенда гласила, что эта сумма была частью небывалого гонорара в тридцать пять тысяч рублей серебром, который Репин получил годом ранее от Александра Третьего, купившего знаменитое полотно «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», которое Репин писал более десяти лет.
Кстати, уменьшенная копия картины в Здравнево имелась и висела в спальне художника. Ганна остановилась перед ним на минуту и пошла дальше. «Запорожцы» с их чубами и жаркими спорами оставляли ее совершенно равнодушной.
Вместе с домом Репин приобрел сто двадцать гектаров земли, сорок коров и четыре лошади. В имении было около двадцати хозяйственных построек — флигель для гостей, домики для рабочих и слуг, дом управляющего, скотный двор.
Купив имение, Репин стал узнавать его историю и выяснил, что до того, как стать Софиевкой, местность называлась Дровнево. Когда у жителей окрестных деревень спрашивали, откуда они, то они честно отвечали: «С Дровнева», что по-белорусски звучало «З Драунева». Так за имением Репина закрепилось новое название, которое музей под открытым небом носил и сейчас «Здравнево».
И хотя происхождение этого названия было весьма прозаическим, Ганне чудилось, что оно все-таки связано со словом «здоровье». То ли воздух здесь был особенным, то ли вид, открывающийся из каждого окна, чудесным, но она физически ощущала, что с каждой минутой, проведенной здесь, словно наливается неведомой раньше силой.
Она представляла, как приятно было летним утром просыпаться в этом доме, смотреть на залитую солнцем лужайку, вставать босыми ногами на прогретые доски пола и выходить на балкон, вдыхать напоенный запахами травы и ветра воздух, слышать легкое дыхание бормочущей о чем-то своем реки.
Дом Репин приобрел одноэтажным, и находился он в довольно плачевном состоянии. Значительная часть гонорара пошла на ремонт, а затем художник распорядился возвести над домом башню. Наброски перестройки здания, датированные 1893 годом, он делал своей рукой, и именно по ним усадьба и восстанавливалась после того, как была полностью уничтожена в тридцатые годы двадцатого века.
В первый раз имение художника восстановили в 1989 году, но спустя шесть лет усадьба сгорела дотла и восстанавливать ее снова пришлось фактически с самого фундамента. «Здравнево» в его нынешнем виде открыли лишь в двухтысячном году, и, приехав сюда, Ганна фактически исполнила мамину мечту — посмотреть на имение Репина своими глазами.
Конечно, восстановить все до полной аутентичности оказалось невозможным. К примеру, во времена Репина стены гостиной украшала роспись, сделанная руками самого художника. На одной стене Репин изобразил жаркие страны, а на противоположной — местный пейзаж. Также в гостиной когда-то было много чучел животных. Дети художника увлекались охотой и частенько приносили трофеи.
В мастерской Ганна задержалась подольше. Большая комната оказалась просто залита светом. И именно здесь Репин написал большую часть своих работ так называемого «здравневского периода». Сейчас в музее размещались только репродукции, и Ганна вдруг вспомнила музей Шагала и связанную с ним несправедливость. Знаменитейшие художники жили, любили и творили на Витебской земле, но подлинники их работ хранились и приносили доход совсем другим музеям.
— Здесь так светло, потому что три окна, и два из них на восток, — в мастерскую неслышно вошла смотрительница. — Тут раньше и потолок был прозрачным. А вон там, видите, — она махнула рукой в одно из окон, — это так называемая «горочка натурщика». На ней на свежем воздухе располагался человек, портрет которого писал в данный момент Репин, а он работал, не выходя из мастерской.
По лесенке, ведущей из мастерской, Ганна поднялась в изостудию. Здесь, прямо на деревянных лавках, спали студенты, приезжавшие к Репину и остающиеся ночевать. Смотрительница поднялась за ней.
— А вон там площадка, видите? На ней росли вишни, и под ними вся семья устраивала чаепитие с самоваром. А в-о-он там погреб. Кстати, это единственное строение, которое не восстанавливали заново. Оно сохранилось еще со времен Репина. В нем в войну местные жители от немцев прятались. И от бомбежек.
Погреб Ганну заинтересовал. Она вообще любила все старинное, хранящее дух прошлого. Вежливо попрощавшись со слишком назойливой смотрительницей, она поспешила из дома, в котором все изучила, на воздух и побрела по тропинке в сторону погреба.
Аккуратно присыпанная песочком дорожка вилась сквозь кусты. Ганна неторопливо шла по ней, немного жалея о том, что скоро в имение приедет экскурсия, и территория наполнится гомоном. Сейчас здесь было удивительно тихо и как-то спокойно. Ганне даже пришло на ум слово «безмятежность». Оно означало чувство, которое она со своим тревожным характером испытывала крайне редко.
Сейчас же безмятежность, казалось, была разлита в воздухе. Ганна сделала еще один шаг, повернула за куст и остановилась как вкопанная. На дорожке ничком, головой в кусты, лежала… она сама. Полосатый льняной пиджачок задрался, открывая полоску кожи. Ганна остановилась и, чувствуя себя героиней фильма ужасов, задрожала.
Она как будто растрои́лась. Первая Ганна стояла сейчас посредине дорожки, разглядывая недвижимое тело, не в силах даже позвать на помощь. Вторая — лежала, безвольно подогнув ноги в голубых джинсах. Третья наблюдала за первыми двумя со стороны, удивляясь, что первая не кричит, не визжит, не падает в обморок и вообще не делает ничего такого, что принято совершать чувствительным девицам при обнаружении трупа. То, что тело на дорожке является именно трупом, Ганне номер три откуда-то было тоже понятно. Живые люди ТАК не лежат.
