Он рассказывал и рассказывал внимательно слушающим Ганне и Галицкому о том, как придумал заработать на процветающей «Лiтаре», как ввел двойную бухгалтерию, как договаривался с типографией о «левых» тиражах, как щедро делился с бухгалтером, уже пенсионного возраста женщиной, подругой его тещи.
— Да если бы не та старая погань, — «г» у него выходила мягкая, фрикативная, от чего ругательное слово звучало почти нежно, — да рази ж я б стал так делать. Это ж все она, вражина. Вся моя жизнь теперь через нее перечеркнута. — Он промокнул губу, внимательно рассмотрел кровяное пятнышко на салфетке, трубно высморкался, скатал очередной шарик из салфетки и, аккуратно примерившись, нашел ему место в шеренге.
— Вы про бухгалтершу, Зинаиду Борисовну?
— Та я про тещу мою, женину мать. С самого начала она меня пилила и пилила, что зарабатываю мало, что по огороду ничего делать не умею. Она же против была, чтобы мы женились. У нее на примете строитель был, работал в фирме, которая «Славянский базар» строила. Знаете наш «Славянский базар»?
— Знаем, — кивнула Ганна, но Галицкий строго посмотрел на нее, и она послушно примолкла под его взглядом.
— Вы не отвлекайтесь, Дзеткевич. Рассказывайте.
— Так я и рассказываю. — Он вытащил из подставки на столе новую салфетку, закрутил в руках, которые ни на секунду не могли оставаться без дела и мелко-мелко дрожали. — Когда вы меня позвали в директоры магазина, я как радовался, что теперь большой человек, начальник, зарплату вы мне приличную положили. А она все зудела и зудела, мол, наемный работник завсегда вторая спица в колеснице. Мол, был бы с мозгой, так свое дело бы открыл.
— Так, может, это теща вас воровать научила? — В голосе Галицкого звучала неприкрытая насмешка.
— Так я ж и говорю. Конечно, теща. Она и подругу свою привела, змеюку эту бухгалтерскую. На двоих они и махинацию всю прописали, и вторую кассу придумали.
— И с типографией мухлевать тоже они придумали?
— Нет, с типографией я сам. — Голова Дзеткевича склонилась еще ниже. — У меня же вторая касса на нее была оформлена, на тещу. Я этих денег и не видел совсем. Вот, и придумал тиражи «левые» печатать и через магазин пропускать. А деньги наличкой просто из кассы забирал. Тут меня теща никак отследить не могла.
— А чеки? В кассе же по чекам недостача должна была быть? — не выдержала Ганна.
— Да не пробивали мы чеки. Не все же их просят. Поставили вторую кассу, не подключенную, по клавишам щелкали, пустой чек с ленты тут же сминали и в корзину выкидывали. Если человек несколько книг покупал, то на нормальной кассе все пробивали, а одну-две пропускали. В общем, несложно это было.
— А налоговая? У вас же в Белоруссии строго это все.
— Так теща раньше сама в налоговой работала, предупреждали ее, если проверка. Мы на тот случай вторую кассу в подсобку уносили. Стоит и стоит, нерабочая же.
— Свой среди чужих, — Галицкий потер затылок.
Голова наливалась болью, как всегда после пережитого стресса. Ужас, испытанный за Ганну, когда Дзеткевич полез за пазуху, теперь выходил наружу, оставляя после себя головную боль, от которой не было спасения.
Ему не было стыдно за то, что он ударил Дзеткевича, разбил ему губу и поставил здоровенный фингал под глазом. Вся правая сторона лица у его противника теперь была похожа на подушку, расцвеченную малиновыми, красными и синими узорами.
Кто-то из посетителей прокричал, что нужно вызвать милицию, чтобы разнять драку, хотя и драки никакой не было. Галицкий ударил. Дзеткевич упал. Убедившись, что никакого оружия при нем нет, Галицкий рывком поднял его на ноги, подтащил к ближайшему столу и бросил на широкую деревянную скамью.
— Претензии по поводу мордобития есть? Милицию вызывать?
— Нет. — На лице Дзеткевича отразился такой ужас, что Галицкий даже удивился, с чего бы это господин директор книжного магазина так боялся правоохранительных органов. — Нет, — громко повторил он и повернулся в сторону работников трактира. — Не надо милиции. Я сам напросился и претензий к этому господину не имею. Я сейчас уйду.
— Куда? — удивился Галицкий. — Я тебя в Витебске так и не дождался, поэтому здесь, в Минске, никуда отпускать не намерен. Сейчас мы сядем, закажем еду и пиво, и ты нам подробно и обстоятельно все расскажешь. Понял?
Дзеткевич затравленно посмотрел на него и кивнул.
— Вот и хорошо.
И вот теперь он подробно рассказывал о своих махинациях, словно извергал из себя все то темное и страшное, что долго носил внутри. Слушая его, Галицкий размышлял, будет ли что-то предпринимать или отпустит поганца с миром. Ущерб он, конечно, нанес, но совсем небольшой, а по московским меркам, и вовсе смешной. А урок преподнес хороший. Не надо слепо доверять поставленным наемным менеджерам. Это правило Галицкий знал и свято соблюдал, руля своим немаленьким бизнесом, а тут, на расстоянии, вдруг дал слабину, так что получил по заслугам. Схема, придуманная то ли Дзеткевичем, то ли его тещей, была такой примитивной, даже убогой, что не заметить ее почти полгода мог только совсем нерачительный хозяин. Так что винить следовало себя, а вовсе не этого разнюнившегося хлыща. И все-таки почему он так боится милиции?
— Так, с этим все понятно, — Галицкий потер затылок, в который словно ввинчивался сигаретный дух.
Клубы дыма висели в воздухе, сочились из стен с деревянной обшивкой. Здесь можно было курить, и этим правом, давно невозможным в России, посетители пользовались от всей души. Голова от этого болела уже невыносимо. На мгновение Галицкий прикрыл глаза, но тут же, спохватившись, покосился на Ганну, не заметила ли она. Ганна всегда бросалась его жалеть, когда видела, что ему плохо, но сейчас нужно было найти ответы на все вопросы, мучившие его сильнее головной боли. Ганна, к счастью, смотрела на Дзеткевича. Причем с жалостью. Вот и пойми ты этих женщин.
— С этим понятно, — повторил он. — Деньги вы мне вернете. Ты и твоя теща. Не все, конечно, я понимаю. Но валандаться с вами и белорусским правосудием мне совсем не хочется, хотя, если будете настаивать, то несомненно придется. Так что вернете деньги и живите себе дальше, подальше от меня и моего бизнеса. Иначе сядете. И ты, и обе старушки.
Дзеткевич мелко-мелко, как баран, затряс головой, соглашаясь.
— Теперь поговорим о другом. Ты почему из Витебска сбежал? Вы вроде накануне с Павлом Горенко обо всем мирно договорились. Ты же уже знал, что, скорее всего, мы тебя органам сдавать не будем. Так сбежал-то зачем?
— Ис-с-пугался. — На этом месте плавная до этого речь Дзеткевича внезапно дала сбой. Он даже начал заикаться.
— Чего?
— Что меня арестуют.
— За что, о господи. За махинации в «Лiтаре»?
— Нет, — лицо Дзеткевича искривилось, он снова заплакал, жалобно всхлипывая и прикрывая губу от разъедающей соли слез. — За убийство.
