Спрятавшийся за границей Гапон опубликовал открытое письмо, в котором громил «Николая Романова, бывшего царя, а ныне душегуба России. Невинная кровь рабочих, их жен и детей навсегда легла между тобой и народом!.. да падет вся пролитая кровь на тебя, вешатель!». Гапон стал подлинным революционером: «Я призываю все социалистические партии прийти к немедленному согласию и начать вооруженное восстание против царизма!»
Но репутация Гапона оказалась подмоченной. Руководители партии эсеров
[30] были убеждены, что он по-прежнему связан с полицией. Его приговорили к смертной казни, и в апреле 1906 года Гапона нашли повешенным на заброшенной даче в Озерках.
Узнав о трагедии, случившейся 9 января, государь, находившийся в Царском Селе, был потрясен до глубины души. «Тяжелый день! – записал он вечером того же дня. – В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело!» Были спешно созваны министры, и Витте посоветовал царю немедленно заявить во всеуслышание, что он не имеет никакого отношения к расправе, что войска, дескать, начали стрелять без приказа. Не желая порочить армию, Николай II отказался делать это. Чтобы смягчить впечатление от Кровавого воскресенья, генерал-губернатор Трепов отобрал 34 рабочих и доставил их в Царское Село. Царь принял эту «делегацию» и выступил с речью, в которой призвал рабочих помочь армии на фронте и не слушать подстрекателей-революционеров. Когда рабочие вернулись в Петербург, то их на некоторых фабриках, по словам Витте, так встретили, «что они должны были оттуда удалиться».
Государыня была в отчаянии. Через пять дней после Кровавого воскресенья она написала сестре, принцессе Виктории Баттенбергской: «Ты понимаешь, какое трудное время мы переживаем. Поистине время тяжких испытаний. Моему бедному Ники приходится нести тяжкий крест, но ему не на кого опереться, никто не может ему по-настоящему помочь. У него было столько неприятностей и разочарований, и все-таки он по-прежнему полон отваги и веры в Провидение. Он так много и так упорно трудится, но ему недостает „настоящих“ людей… Плохие всегда под рукой, остальные же, из ложной скромности, держатся в тени. Мы пытаемся встречаться с новыми людьми, но это сложно. На коленях молю Господа умудрить меня, чтобы я смогла помочь супругу в его тяжком труде…
Не верь всем ужасам, о которых пишут в газетах. От их рассказов волосы встают дыбом, все это бесстыдная ложь. Да, увы, войскам пришлось стрелять. Толпе неоднократно было приказано разойтись и сказано, что Ники нет в столице (поскольку зимой мы живем в Царском Селе) и что войска будут вынуждены стрелять, но толпа не захотела повиноваться, и пролилась кровь. Всего убито 92 человека и 200–300 человек ранено. Это ужасно, но иначе толпа выросла бы до гигантских размеров, и погибли бы тысячи. Цифры погибших раздуваются, распространяясь по стране. В петиции содержались всего два требования самих рабочих, остальное же кошмарно: отделение церкви от государства и т. д. и т. п. Если бы была направлена небольшая депутация, изложившая бы требования рабочих, все было бы иначе. Узнав о содержании петиции, многие рабочие пришли в ужас и обратились с просьбой защитить их, чтобы они могли работать без помех.
Петербург – порочный город, в нем ничего русского. Русский народ искренне предан своему монарху, а революционеры, прикрываясь его именем, настраивают крестьян против помещиков и т. д., каким образом, не знаю. Как бы мне хотелось быть мудрее и оказаться по-настоящему полезной супругу. Я люблю свою новую родину. Она так молода, сильна, в ней столько доброго, только народ неуравновешен и похож на больших детей. Бедный Ники, как ему трудно приходится. Если бы у его родителя было больше надежных людей, которых он смог бы привлечь, мы смогли бы назначать их на нужные должности; теперь же у нас или очень старые, или слишком незрелые люди, у нас нет выбора. От дядей проку мало. Миша [великий князь Михаил Александрович, младший брат государя] еще совсем мальчик…»
Но Кровавое воскресенье было лишь началом страшного года. Через три недели, в феврале, в Москве был убит великий князь Сергей Александрович, дядя царя и муж Эллы. Великий князь, гордившийся тем, что его так ненавидят революционеры, попрощавшись с женой, выезжал из Никольских ворот Кремля, где в это время находилась жена, и в ту минуту в него бросили бомбу. Услышав грохот взрыва, Елизавета Федоровна воскликнула: «Это Серж!» – и кинулась к супругу. Но нашла лишь окровавленные куски, разбросанные на снегу. Набравшись мужества, великая княгиня подошла к умирающему кучеру и успокоила его, сказав, что генерал-губернатор остался жив. Впоследствии Елизавета Федоровна посетила убийцу, эсера Каляева, в тюрьме и просила его покаяться: «Если вы вступите на путь покаяния, я умолю Государя даровать вам жизнь и буду молиться Богу, чтобы Он вас простил так же, как я сама уже вас простила». Тот отказался, заявив, что его смерть будет способствовать свержению самодержавия.
После убийства мужа жизнь Эллы круто изменилась. Веселой, порывистой молодой женщины, которая руководила младшей сестрой, оставшейся без матери, и которая отвергла ухаживания Вильгельма II, каталась на коньках и танцевала с цесаревичем, как не бывало. Теперь на первый план вышла та святая доброта и мягкость характера, которые позволяли великой княгине мириться с нравом мужа. Несколько лет спустя Елизавета Федоровна основала в Москве Марфо-Мариинскую обитель и стала ее настоятельницей. Великая княгиня «проявила последнюю заботу о женском изяществе: она заказала рисунок одежды для своей общины московскому художнику Нестерову. Одежда эта состояла из длинного платья тонкой шерстяной материи светло-серого цвета, полотняного нагрудника, тесно окаймляющего лицо и шею, и, наконец, из длинного покрывала белой шерсти, падающего на грудь в широких складках».
Каждый месяц в разных концах России происходили теракты. 19 октября 1906 года император писал матери: «Тошно стало читать агентские телеграммы, только и были сведения о забастовках в учебных заведениях, аптеках и пр., об убийствах городовых, казаков и солдат, о разных беспорядках, волнениях и возмущениях. А господа министры, как мокрые курицы, собирались и рассуждали о том, как сделать объединение всех министерств, вместо того чтобы действовать решительно». Разгром русской эскадры под командованием Рожественского в Цусимском бою послужил сигналом к восстаниям на кораблях Балтийского и Черноморского флотов. Матросы броненосца «Потемкин», возмущенные тем, что их якобы накормили несвежим мясом, побросали своих офицеров за борт и, подняв красный флаг, курсировали вдоль побережья, подвергая артобстрелу приморские города. Когда запасы топлива иссякли, экипаж корабля сдался румынским властям в порту Констанца.
К середине 1905 года вся страна была парализована всеобщей забастовкой. От Варшавы до Урала бездействовали железные дороги и заводы; суда стояли у причалов без разгрузки. В Петербурге не хватало продовольствия, не издавались газеты, начались перебои со снабжением электроэнергией. Днем улицы заполнялись толпами, которые аплодировали ораторам, с крыш домов свешивались кумачовые флаги. По вечерам на улицах стало безлюдно и темно. В провинции крестьяне грабили поместья, калечили и воровали господский скот, жгли усадьбы, и пламя пожаров освещало ночное небо.
