Крестили августейшего младенца в петергофском соборе Петра и Павла. Алексей Николаевич лежал на расшитой золотом подушке, которую держала в руках княгиня Мария Голицына, гофмейстерина императрицы, которая по традиции опускала царских детей в купель при крещении. Вследствие ее преклонного возраста княгиня появлялась на церемонии с особой оснасткой: через плечо у нее для надежности была надета широкая парчовая перевязь, прикрепленная к подушке. Чтобы не поскользнуться, Голицына была в туфлях на каучуковой подошве.
Цесаревича крестили в присутствии многочисленной родни, в том числе и 87-летнего прадеда, датского короля Христиана IX. Не было лишь самого государя и императрицы: по обычаю, родителям не разрешается присутствовать при таинстве Крещения. Крестил младенца престарелый отец Янышев, который многие годы был законоучителем царских детей. Он нарек младенца Алексеем по имени царя Алексея Михайловича, второго государя из Дома Романовых, правившего в XVII веке, и погрузил его в купель. Цесаревич сердито заплакал. По завершении таинства царь ринулся в храм. Все это время он стоял поблизости, боясь, как бы престарелая княгиня и пожилой священник не уронили мальчика в купель. В тот день царственная чета принимала целую вереницу посетителей. Лежавшая на кушетке государыня то и дело улыбалась стоявшему рядом с ней императору.
Шесть недель спустя, 8 сентября, совсем под иным впечатлением, Николай II записал: «Аликс и я были очень обеспокоены кровотечением у маленького Алексея, которое продолжалось с перерывами до вечера из пуповины! Пришлось выписать Коровина и хирурга Федорова; около 7 час. они наложили повязку. Маленький был удивительно спокоен и весел! Как тяжело переживать такие минуты беспокойства».
На следующий день царь отметил: «Утром опять на повязке была кровь; с 12 час. до вечера ничего не было. Маленький спокойно провел день, почти не плакал и успокаивал нас своим здоровым видом!»
На третий день кровотечение прекратилось. Однако зародившаяся в душе у царя и царицы тревога продолжала усиливаться. Шли месяцы, Алексей научился стоять в кроватке, потом ползать и пытался говорить. Когда ребенок спотыкался и падал, на ручках и ножках у него появлялись маленькие шишки и ссадины. За несколько часов они увеличивались в размерах, превращаясь в синеватые опухоли. Кровь под кожным покровом не свертывалась. Страшная догадка родителей подтвердилась. Ребенок был поражен гемофилией.
Этот чудовищный факт, не известный посторонним, давил тяжким грузом на сердце царя уже тогда, когда тот узнал о Кровавом воскресенье и разгроме эскадры в Цусимском бою, и когда подписывал манифест 17 октября. Груз этот давил на Николая до конца его жизни. Именно в этот период лица, часто встречавшиеся с государем, еще не подозревая причины, начали замечать в его характере все более усиливающийся фатализм, покорность судьбе. Императора всегда угнетало то обстоятельство, что он родился в день Иова Многострадального. Чем дальше, тем больше в государе проявлялись черты обреченности. В беседе со Столыпиным он заявил: «Поверьте мне, Петр Аркадьевич, у меня более чем предчувствие, у меня в этом глубокая уверенность: я обречен на страшные испытания; но я не получу моей награды здесь, на земле…»
По иронии судьбы рождение желанного сына, как выяснилось, нанесло смертельный удар царю. Уже в те минуты, когда гремели орудия и взвивались флаги, приветствуя рождение цесаревича, возникла завязка страшной драмы. Вдобавок к проигранным сражениям и потопленным кораблям, революционным заговорам, стачкам и забастовкам появилось еще одно обстоятельство – поначалу незаметная болезнь маленького мальчика, приведшая к крушению императорской России. Трагедия семьи, недуг, неизвестный посторонним, окруженный завесой тайны и подтачивавший царственную семью изнутри, изменит историю России и всего мира.
Часть вторая
Глава десятая
Царское Село
Обитатели дворца в Царском Селе тщательно скрывали недуг наследника. «Царское Село было особым миром, – писал Глеб Боткин, сын лейб-медика, – волшебной страной, куда могли проникнуть лишь избранные. Оно стало воплощенной легендой. Для преданных монархистов это был земной рай, обиталище полубогов. Для революционеров – гнездо „кровожадных тиранов“, замышляющих свои „жуткие заговоры против ни в чем не повинного народа“».
Царское Село представляло собой символ российского самодержавия. В двадцати с небольшим верстах к югу от столицы стараниями русских царей и императриц в течение нескольких веков создавался этот обособленный мирок – ненастоящий, сказочный, напоминающий искусно изготовленную механическую игрушку. Вдоль высокой металлической ограды, окружающей императорский парк, днем и ночью разъезжали бородатые лейб-казаки в красных черкесках, черных папахах, высоких сапогах, с шашками на боку. На фоне бархатной зелени лужаек парка площадью восемьсот акров выделялись памятники архитектуры, обелиски и триумфальные арки. Рукотворное озеро, по которому можно было плавать на небольших парусных судах, осушалось и снова наполнялось водой, словно ванна. В одном конце парка возвышалась выкрашенная в розовый цвет турецкая баня; неподалеку искусственный холм увенчивала сверкающая позолотой алая китайская беседка. Среди куп вековых деревьев, толстые ветви которых были стянуты стальными канатами и железными полосами, пролегали извилистые аллеи. По саду, усеянному экзотическими растениями, шла дорожка, по которой катались на пони. Тут и там темнели разросшиеся кусты сирени, посаженные царственными хозяйками. Со временем кусты превратились в густые заросли. После теплых весенних ливней воздух наполнялся их благовонным ароматом.
Своим возникновением Царское Село обязано Екатерине I, чувственной супруге Петра I, которой захотелось иметь загородный дворец, куда можно было бы удалиться от каменных громад города, воздвигаемого мужем на болотистых берегах Невы. Дочь Петра I, Елизавета, унаследовала размах родителя. Затратив на строительство Зимнего дворца десять миллионов рублей, она обратила свои взоры к Царскому Селу. Не желая впредь трястись в карете, императрица приказала прокопать канал. Елизавета Петровна так и не успела довести дело до конца, но выкопанные участки канала пригодились царскоселам, превратившим их в купальни.
Оба царскосельских дворца, расположенных на расстоянии полукилометра друг от друга, были построены во время царствования Елизаветы Петровны и Екатерины II. В 1752 году Елизавета Петровна повелела знаменитому архитектору Растрелли воздвигнуть в Царском Селе такой дворец, который затмил бы своим блеском Версальский. Растрелли построил величественное, в стиле барокко здание, выкрашенное в белый и голубой цвета, в котором насчитывалось свыше двухсот комнат, ныне известное нам как Екатерининский дворец. Дворец этот так понравился императрице, что она возвела архитектора в графское достоинство. Искренне восхищаясь сооружением и льстя императрице, французский посол заметил, что такому шедевру недостает лишь стеклянного футляра. В 1792 году императрица Екатерина II поручила другому итальянскому архитектору, Кваренги, построить для ее любимого внука, будущего императора Александра I, еще один дворец, поменьше. В отличие от вычурного Екатерининского дворца спроектированный Кваренги Александровский дворец был скромен. Именно сюда и привез весной 1895 года свою молодую жену Николай II. Здесь они прожили двадцать два года.
