Немаловажным были и «педагогические» соображения. Нужно было приучать своих ближайших соратников, с которыми он связывал будущее режима (и Польши), не только к участию в управлении страной под его опекой, но и принятию самостоятельных решений и их выполнению. Сложившуюся после выборов ситуацию он считал, видимо, вполне для этого подходящей. Во внешней политике никаких тревожных явлений не наблюдалось. «Брестское дело» режиму серьезно не угрожало, оппозиции нужно было время для того, чтобы прийти в себя после учиненного погрома, на время присмирели и украинские националисты. Мосьцицкий, Славек и Свитальский приобрели уже достаточный опыт в решении текущих вопросов
[259].
Пилсудский не опасался заговоров в своем окружении. Он лучше других знал, что режим держится преимущественно на его личном авторитете и легенде, а не на насилии, и без него при действующей конституции он долго не просуществует. Поскольку в 1931 году маршала в Польше не было, его окружение решило организовать всепольскую акцию поздравления его с днем патрона по почте. Почта на Мадейре была буквально завалена поздравительными письмами и открытками на имя Пилсудского; его спутникам Войчиньскому и Лепецкому в общей сложности пришлось получить более миллиона таких посланий.
Таким образом, ничто не мешало ему уехать из Варшавы на всю зиму оставив «хозяйство» на своих преданных помощников. С поездкой на Мадейру связан еще один весьма загадочный факт его биографии. Известно, что Пилсудский отправился на Мадейру без семьи. Конечно, это легко объяснить тем, что дочери учились в школе и поэтому кто-то из родителей должен был остаться дома. Естественно, речь могла идти только об Александре. Правда, можно было бы попросить заняться девочками братьев или старшую сестру Зофию (Зулю), с которой маршал был очень близок. Но не исключено, что и у них были обстоятельства, мешающие войти в положение самого известного на тот момент в мире поляка.
Интрига заключалась не в отсутствии семьи, а в том, что маршала в его поездке сопровождали всего три человека. Во-первых, известный нам полковник Войчиньский, его личный врач в Генеральном инспекторате. Вторым был референт в канцелярии министра военных дел капитан Мечислав Лепецкий, в последние годы жизни маршала его адъютант в Бельведере. Он приехал на Мадейру по распоряжению Бека, поручившего ему оказывать втайне от Пилсудского помощь Войчиньскому в уходе за своим подопечным. И лишь спустя несколько недель Войчиньский сообщил диктатору, что на острове случайно оказался Лепецкий и организовал их встречу. Таким образом, у Пилсудского появился еще один слушатель и горячий почитатель.
Самым загадочным пассажиром вагона Пилсудского была Евгения Левицкая, врач из Друскеников. Как и первая любовь нашего героя Леонарда Левандовская, Левицкая была родом с Украины, из Черкасс. Училась в Киевском женском медицинском институте, в 1923 году переехала в Польшу и завершила свое образование в Варшаве спустя два года. Начало знакомства маршала с этой миловидной 28-летней женщиной относится к 1924 году, когда он с семьей отдыхал в любимых Друскениках, а она проходила здесь практику. Знакомство имело продолжение. В 1925 году он был ее пациентом все на том же курорте, причем приезжал сюда несколько раз, и всякий раз один. В сентябре 1926 года, в весьма напряженный для режима момент, маршал вновь в Друскениках и вновь без семьи.
В 1927 году Левицкая стала членом созданного по распоряжению Совета министров Научного совета по физическому воспитанию при министерстве военных дел, а также руководителем его секретариата. В. Енджеевич полагает, что особое внимание, которое Пилсудский с конца 1926 года стал проявлять к вопросам физического воспитания, стало следствием его бесед с Левицкой в Друскениках. Возглавил совет Пилсудский, что позволяло им видеться достаточно регулярно, – «лучший друг физкультурников» старался не пропускать заседаний. Сентябрь 1927 года он вновь провел на своем любимом курорте.
Каких-то достоверных свидетельств о характере отношений маршала и молодого врача не сохранилось, хотя сплетен и слухов было немало. Близкое окружение маршала умело молчать обо всем, что касалось его личной жизни. Так, капитан Лепецкий, написавший книгу о пребывании Пилсудского на Мадейре, ни словом не обмолвился о том, что там была Левицкая. Весьма немногословен был и Енджеевич.
Однако на острове произошло нечто такое, что заставило Левицкую вернуться в Польшу раньше Пилсудского. Поговаривали, что якобы после возвращения у нее была встреча с Александрой Пилсудской. Окончание этой истории было трагическим. 27 июня 1931 года Евгению обнаружили в Центральном институте физического воспитания в Варшаве с признаками отравления химическим веществом. Спасти ее не удалось. Поговаривали, что смерть Левицкой была делом рук бельведерской камарильи, опасавшейся ее влияния на диктатора. Но это вполне могло быть и самоубийством, на чем следствие и остановилось. Если это так, то не очень понятен факт церковной траурной церемонии. Некоторое время на ней присутствовал Пилсудский, сопровождаемый ВенявойДлугошовским и Славой-Складковским
[260]. Но на кладбище маршал не пошел. Зато в последний путь скромного врача проводили много высокопоставленных военных и председатель Совета министров, личный друг диктатора Александр Пристор. Это было достаточно необычно, если учесть, что Левицкая не занимала каких-то высоких государственных постов и не была светилом медицины мирового уровня.
На Мадейре Пилсудский действительно отдыхал, полностью отойдя от текущей политики. Никому из своих соратников не писал, а они сами тем более этого не делали. За событиями в стране следил по двум политически нейтральным варшавским газетам, которые были выписаны по его поручению и приходили с естественным для тогдашних средств коммуникации опозданием. Радикально изменился распорядок дня маршала. Он просыпался рано, в восемь часов утра завтракал, затем гулял в большом саду возле виллы. В 11 часов был второй завтрак, до обеда читал или диктовал Войчиньскому. В 15 часов обедал, в еде, как всегда, был умерен, супа не ел вообще. Вина почти не пил, лишь в новогодний вечер распили бутылку хорошего вина, приобретенную Войчиньским, – по мнению маршала, слишком дорогого. После обеда уходил в свою комнату. После небольшого отдыха в 16 часов опять был в саду, читал в беседке, раскладывал пасьянс или играл в шахматы с Войчиньским. В 20 часов ужинал, после чего в его комнате еще долго горел свет. Одевался, как в Бельведере, – стрелковый китель без знаков различия. Гостей не принимал. Исключение составил только местный губернатор, с которым они обменялись визитами вежливости
[261].
