25 апреля 1920 года, в воскресенье, польские и украинские войска начали стремительное наступление на расходящихся направлениях. Оказавшиеся на их пути красные части были сметены, а входившие в состав Красной армии три бригады бывших военнослужащих Украинской галицийской армии почти в полном составе (около 12 тысяч человек) перешли на сторону поляков. Уже 7 мая поляки без боя заняли оставленный противником Киев. Передовые патрули добрались в центр города на трамвае. Украинскую армию к штурму «матери городов русских» не привлекли. Перед ней ставилась другая задача – развернуть самостоятельное наступление в направлении Одессы. Несмотря на все внешние признаки блестяще проведенной операции, готовившейся при личном участии Пилсудского, она не достигла главной цели. Мощнейший удар 3-й и 6-й польских армий, усиленных дивизиями Петлюры, пришелся в пустоту. Советские армии не приняли боя, стремительно отошли на юг и восток за Днепр и сумели сохранить живую силу. Поняв, что у него не будет возможности показать свое военное искусство, маршал 3 мая передал командование 3-й армией Рыдз-Смиглы.
И вновь, как в свое время в Белоруссии и на Виленщине, в действие вступила логика войны. Советская сторона не только не запросила немедленного мира, но и попыталась компенсировать неудачу на Правобережной Украине наступлением Западного фронта, которым с весны 1920 года командовал недавний поручик царской армии, выходец из смоленской шляхты Михаил Николаевич Тухачевский. Правда, поляки быстро сумели стабилизировать ситуацию в Белоруссии и восстановить прежние позиции, но это был сигнал, означавший, что перевести взаимоотношения с Россией из военной в дипломатическую плоскость не удастся. Не подтвердились также расчеты на то, что появление на Украине войск Петлюры вызовет энтузиазм местного населения и обеспечит ему широкую поддержку. Очевидная несамостоятельность атамана, бесцеремонное поведение польских солдат, особенно познанцев, для которых это была все та же война с Россией, в которой они участвовали начиная с 1914 года, мародерство, конфискации фуража и продовольствия вызывали недовольство местного населения
[177], перераставшее в ряде случаев в партизанскую войну. Петлюровская гражданская и военная администрация так и не переехала в оккупированный польскими войсками Киев, оставаясь в Виннице.
Но Варшава, не знавшая истинного положения вещей, ликовала. Пилсудский находился в зените славы. Замолкли политические оппоненты, еще недавно критиковавшие его восточную политику, и он решил воспользоваться этим, чтобы еще больше укрепить свой имидж лидера нации. 12 мая он писал Соснковскому: «Буду 18-го в Варшаве, только что услышал от Олька Пристора, что там колеблются, не заболею ли я скромностью и не захочу ли устраниться от этого. Так вот, на этот раз нет, наоборот: если такова воля и желание Варшавы, я подчинюсь этому, и даже с некоторым удовольствием. Не только потому, что я заслужил, честно говоря, овации, но и потому, что считаю, что в настоящий момент это будет полезно для дела. Послезавтра вышлю с этой целью Веняву в Варшаву для помощи в подготовке различных церемоний этой овации»
[178].
18 мая вернувшегося в Варшаву Пилсудского на вокзале торжественно приветствовали премьер-министр Скульский и другие официальные лица. Затем было торжественное богослужение в костеле Святого Александра на площади Трех крестов. Пел хор Варшавской оперы. После богослужения охваченная энтузиазмом молодежь, как и в декабре 1916 года, выпрягла из экипажа лошадей и доставила маршала в Бельведер. Вечером состоялось специальное заседание сейма. Виднейшие польские государственные и политические мужи, включая и национальных демократов, приветствовали его как героя, блестяще повторившего боевой путь Болеслава Храброго
[179].
Советское командование, не ослабляя группировки войск в Белоруссии, быстрыми темпами наращивало силы на Украине. С Северного Кавказа в район Киева срочно была переброшена 1-я конная армия Семена Михайловича Буденного, хорошо зарекомендовавшая себя в боях с белыми. Пилсудский знал о ее переправе на Правобережье Днепра, но это не вызывало у него опасений. Маршал был убежден, что кавалерия не может прорвать хорошо организованную линию обороны. Более того, он был рад предстоящим событиям, считая, что наконец-то Красная армия решится на настоящие боевые действия и конечно же будет разбита.
26 мая 1-я конная предприняла попытку прорвать хорошо оборудованную линию обороны, но успеха не добилась. Однако уже 5 июня конница Буденного прорвала фронт в районе Бердичева и, громя польские тылы, устремилась на Житомир и Киев. Пилсудскому, опасавшемуся окружения 3-й армии в Киеве, не оставалось ничего иного, как отдать приказ о ее отступлении. В связи с его исполнением возникает одно важное наблюдение, дающее представление о взаимоотношениях между Пилсудским и его ближайшими сподвижниками.
Рыдз-Смиглы дважды (8 и 9 мая) проигнорировал приказы Галлера об оставлении Киева, требуя личного приказа Пилсудского. И только 10 июня, когда он наконец получил такой приказ, его армия оставила город без боя. Приказ был составлен очень нечетко, вследствие чего командующий 3-й армией понял его не так, как хотел Пилсудский. Его войска, вместо того, чтобы догонять Буденного, начали отступление в направлении Киев – Коростень – Сарны, то есть вдоль южной границы Украинского Полесья, а не на Житомир, как якобы приказал маршал. Явная неразбериха с этим, как, впрочем, и с другими приказами, о которых позже будет говорить Пилсудский, свидетельствовала только об одном – он и главное командование теряли управление войсками на Украине. Это был вынужден признать позже и сам Пилсудский: «Паника в местах, даже находящихся на сотни километров от фронта, возникала раз за разом даже в штабах крупных частей, распространяясь все дальше и дальше. Начинала давать сбой даже государственная деятельность, в ней слышался неуверенный, неустойчивый пульс. Вместе с безосновательными обвинениями приходили мгновения неописуемой тревоги и нервных реакций»
[180].
4 июля началось наступление Красной армии в Белоруссии, сразу же опрокинувшее расчеты Пилсудского на то, что удастся с боями отойти на запад и закрепиться на линии немецких окопов Первой мировой. Войска Тухачевского неумолимо, со средней скоростью 20 километров в час, продвигались на запад. В историографии до сих пор ведутся споры о главном (или главных) виновнике катастрофы, постигшей польскую армию в июне – июле 1920 года на Украине и в Белоруссии. Одни винят Пилсудского, затеявшего авантюру похода на Киев, другие – генерала Шептицкого, командовавшего Литовско-Белорусским фронтом, третьи пишут о численном преобладании сил у Тухачевского и т. д. Скорее всего, устраивающий всех ответ на этот вопрос так никогда и не будет найден. Несомненно одно – при тогдашних средствах связи о надежном управлении войсками на всех уровнях в условиях всеобщего отступления, впрочем, как и наступления, можно было только мечтать. Приказы главного командования, если и доходили до фронтов и армий, часто запаздывали, а их еще следовало довести до командиров дивизий, полков батальонов. Поэтому было очень много импровизации и ошибочных решений, неизбежных при недостатке или отсутствии достоверной информации. Ситуацию ухудшало, а может, и спасало то, что и польские, и советские войска на тот момент еще не превратились в подлинно регулярные армии. В их действиях было много партизанщины, недисциплинированности, неумения взаимодействовать с соседями и т. д.
