«Уинстон предстал совершенно другим человеком, – поражался один из очевидцев, увидевший Черчилля спустя всего несколько дней после назначения на пост министра по делам снабжения – назначения, которое фактически ознаменовало собой возвращение политика из бездеятельной ссылки (результата дарданелльского фиаско 1915 года). – Я никогда не видел, чтобы люди так преображались за столь короткий промежуток времени» [764] .
Аналогичную метаморфозу можно будет наблюдать и спустя четверть века, когда Черчилль вновь окажется на передовой после десяти лет пребывания не у дел.
«В свои шестьдесят семь лет Уинстон выглядит свежим, юным и очень активным, – отмечал редактор The Times Баррингтон-Уорд. – Это был совершенно другой человек, не имевший ничего общего с тем обрюзгшим типом, которого я последний раз видел незадолго до начала войны» [765] .
В самый разгар Второй мировой войны Черчилль признался Энтони Идену, что «еще никогда не чувствовал большего удовлетворения от выполняемой работы» [766] .
Политик не разделял подхода своего старшего коллеги Герберта Генри Асквита, который, по словам нашего героя, «за сорок дней отдыха лишь один раз упомянул о политике» [767] . В одном из своих эссе Черчилль уделил этой особенности Асквита целый абзац, настолько она противоречила его мировоззрению:
«Он не любил говорить о деле в нерабочее время и никогда не поощрял и не присоединялся к беспорядочным беседам по общественным проблемам. Большинство великих парламентариев, которых я знал, были готовы говорить о политике всегда и позволяли своему воображению играть на быстро меняющейся сцене. Бальфур, Чемберлен, Морли, Ллойд Джордж живо включались в дискуссии о текущем положении. Для Асквита заседание было либо открыто, либо закрыто. Если оно открыто, все его внимание концентрировалось на деле, если закрыто – бесполезно стучать в дверь. Может быть, умение Асквита немедленно включать интерес к проблеме и выключать его в часы досуга и было проявлением таланта, но иногда казалось, что он пользовался умением выключать слишком решительно и слишком просто. Он проложил строгие границы между делом и потехой, и сторонний наблюдатель мог иметь некоторые основания думать, что дело перестало его интересовать. Конечно, он глубоко вникал в проблемы, но, мне кажется, меньше, чем большинство людей, собирающихся на вершине власти для обсуждения проблем страны».
Черчилль считал подобную отстраненность от дел в часы досуга «недостатком». По его словам, «те, кто живет своей работой, постоянно узнают больше» [768] .
...
ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: «Те, кто живет своей работой, постоянно узнают больше».
Парламентский секретарь Черчилля в годы его работы в Казначействе Роберт Бусби был восхищен трудолюбием своего шефа.
«Сущность гения заключается в жизненной силе, плодовитости и многообразии интересов. Все это наиболее полным образом нашло отражение в Черчилле, – писал он. – Его производительность колоссальна. Его бюджеты составлены искусно и превосходно представлены парламенту. Учитывая условия, в которых он вынужден работать, едва ли кто смог бы сделать все это лучше» [769] .
...
ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ: «Сущность гения заключается в жизненной силе, плодовитости и многообразии интересов. Все это наиболее полным образом нашло отражение в Черчилле. Его производительность колоссальна».
Секретарь Роберт Бусби
Аналогичные восторженные отклики вызывала деятельность Черчилля в годы Второй мировой войны, когда, несмотря на возраст, он постарался сохранить работоспособность на прежнем уровне.
Парламентский секретарь Джеффри Шекспир вспоминает:
«Как правило, после обеда Уинстон проводил совещание по военно-морским вопросам, которое длилось с девяти до одиннадцати часов вечера. После этого он работал над текстами выступлений. Он диктовал речи профессиональной стенографистке, использующей специальную бесшумную печатную машинку. Однажды он воскликнул: „Вы все готовы? Я чувствую, что этим вечером буду особенно плодовитым!“» [770] .
Сам Черчилль признавался 24 сентября 1939 года:
«За последние три недели у меня не было времени подумать ни о чем другом, кроме как о работе. Это были самые длинные три недели в моей жизни» [771] .
Проследим, как выглядел стандартный рабочий день первого лорда Адмиралтейства Уинстона Черчилля, которому буквально через полтора месяца исполнится шестьдесят пять лет. Деловой ланч, диктовка пяти записок адмиралам по оперативным вопросам, составление детального меморандума для военного кабинета относительно дальнейшей стратегии в скандинавском регионе, разработка еще одного меморандума, касающегося авиационной промышленности (притом, что к сфере деятельности Военно-морского министерства авиационная промышленность не имела прямого отношения). После работы над меморандумом – подготовка писем президенту Рузвельту, генералу Джорджу и французскому послу. Всего Черчиллем было составлено текстов объемом в три тысячи слов. И это не считая полуторачасового заседания военного кабинета и постоянного мониторинга ситуации на флоте и диспозиции кораблей!
Одновременно с деятельностью в Адмиралтействе Черчилль не терял надежды сдать в печать свой новый монументальный труд «История англоязычных народов», насчитывающий 500 тысяч слов.
Один из научных консультантов, историк Билл Дикин, вспоминает о совместной работе с первым лордом Адмиралтейства в самый разгар Норвежской кампании в конце апреля 1940 года:
«Военно-морские приказы ждали своего часа, адмиралы нервно переминались под дверью первого лорда, в то время как внутри обсуждалось Нормандское завоевание и личность Эдуарда Исповедника. Я до сих пор помню карту с месторасположением судов Королевского военно-морского флота в Норвежской кампании и до сих пор слышу голос Черчилля, который в характерной для него манере погружался в стратегические особенности военного положения 1066 года. При этом нынешние события нисколько не страдали от недостатка его внимания. Это лишь характеризовало Черчилля с его удивительными способностями обозреть историческую действительность, когда отдаленные эпизоды прошлого становились настолько же близкими и реальными, как и события сегодняшнего дня» [772] .
Черчилль рассчитывал внести последние исправления, написать предисловие в десять тысяч слов и на этом закончить работу. Однако издателей что-то не устроило, и завершение «Истории…» пришлось отложить до более спокойных времен.
После переезда на Даунинг-стрит политик не сбавил оборотов. В его возрасте большинство англичан уже выходят на пенсию, но Черчилль в критический для страны момент взвалил на себя тяжелейшую ношу. Его рабочий день, как правило, составлял шестнадцать часов в сутки.
«В это время мне приходилось воевать сразу на всех административных фронтах и, разбираясь во множестве самых противоречивых нужд, рекомендовать кабинету правильные решения», – делился он с лордом-председателем Совета [773] .
Его волновало практически все. Даже такие, на первый взгляд, имевшие мало общего с ведением боевых действий вопросы, как сохранение канализационной системы, распространение микробов и нехватка стекла. В своих мемуарах он напишет об этом:
