— Готово, — сказал Уманский и обратился к
Корабельникову, будто к своему подчиненному:
— Следите за дамами.
Корабельников кивнул в ответ, молча признавая за ним право
отдавать приказы. Брюнетка спрятала нож и, обойдя плененную парочку, встала за
их спинами. Просто на всякий случай.
— Так что, я ухожу? — срывающимся голосом
переспросила Капитолина. — Я в самом деле уволена?
И все хором ответили:
— Да!
Зашипев от ярости, бывшая гувернантка скатилась вниз по
лестнице и возмущенно хлопнула дверью.
Ларису так трясло, словно она сидела не в кресле, а на
доисторической стиральной машине, которая рычит и прыгает.
— Силовые структуры? — изумился Шубин. — А я
думал, вы дизайнер.
— Он следил за Жидковым, который занимается
контрабандой, — объяснила Лариса.
Жидков смертельно побледнел и даже покачнулся, будто
собирался упасть в обморок, подобно чувствительной девице.
— За мной следили?
— Но как вы попали в дом? — подступила к Уманскому
Маргарита.
— Руководство попросило Анжелику обеспечить нам
прикрытие. Необходимо было следить за Жидковым и его контактами. Анжелика
должна была добиться того, чтобы Антон Никифорович приехал в этот дом
погостить. Она же обеспечила мне «крышу» и возможность находиться рядом с ним.
— Следить за мной и моими контактами? — еще раз
уточнил Жидков. — С какого это припендеха?
— Вашу сумочку с парфюмом мы арестовали. Весь парфюм
под завязку нашпигован натуральным жемчугом. Карина Броварник, ваша бывшая
любовница, затеяла заниматься контрабандой. Вы согласились быть ее посредником,
заключать сделки и принимать деньги. Спецслужбы Японии предприимчивую дамочку
сразу зацепили. Оставалось только узнать, через кого и куда пойдет жемчуг.
— Я буду сотрудничать, — быстро сказал
Жидков. — Это первая партия, так что я, в сущности, ни во что не замешан.
— Ничего себе! — ахнул Шубин. — Сумка с
жемчугом стояла в шкафу. А если бы ее кто-нибудь стырил?
— Ее и стырили, — хмыкнул Уманский и обернулся к
Ларисе:
— Кстати, я не слишком хорошо понял, что вы в ней
хотели найти?
— Экспонат из коллекции Броварника, — поспешно
сообщила Лариса. — Текст одной из песен Фредди Меркьюри, написанный его
рукой. Карина увезла его с собой в Японию, а продать хотела здесь, приятелю
бывшего мужа, из вредности.
Корабельников мученически посмотрел на брюнетку и закатил
глаза. Она усмехнулась.
— А наше семейное дело? — поникшим голосом спросил
Мишаня. — Я никак не могу поверить…
— Тебе придется, — ответила Симона. Глаза ее
теперь блестели совсем по-другому. В них не было интереса или азарта, а одно
только фанатичное возбуждение. — Тебе придется поверить. О, каким идиотом
ты мне казался! Мама, ты была права: они все идиоты и сволочи.
— Дайте мне выпить, — попросила Анна Ружина
хриплым голосом. — Лучше водки. Но сгодится и что-нибудь другое, только
покрепче.
Никто не двинулся с места, и тогда Симона воскликнула:
— Налейте ей! Разве вы не видите, она не может без
выпивки! Это вы ее довели!
— Мы?! — изумился Жидков. — Я ничего не
понял. Как это мы могли ее довести, если мы ее ни разу не видели?
Он уселся на постель Артема с мученической физиономией. Еще
в контрабанде толком не обвинили, а уже выдвигают новые претензии в том, что он
довел незнакомую рыжую тетку.
— Если вы следили за Жидковым, — впервые подал
голос Корабельников, — и не выпускали из виду сумку, каким образом
оказались здесь?
— Мы бросились спасать Артема, — пояснила Лариса.
— Она обо всем догадалась, — сказал
Уманский. — Только я не понял, каким образом. Там, в саду.
— Господи, меня осенило! Будто током ударило! Вы
сказали про Жидкова: «У него есть мамочка, и он ее обожает». Я подумала: ведь у
Анны Ружиной мог быть сын. Или дочь, верно? И вспомнила, что Симона как-то
заметила: «Сын отвечает за отца, муж за жену». Она сказала это не просто так, а
с большим чувством. Это ее убеждения, понимаете? Такую мысль ей внушали с
детства. Она мстила за свою мать.
— А что мы сделали ее матери? — спросил Мишаня, не
в силах успокоиться. — Симона, что мы сделали твоей матери? — Он
перевел взгляд на Анну Ружину:
— Что мы вам сделали?
— Ваш дед — настоящий подонок, — выплюнула она.
Под глазами у нее лежали синие тени, лицо от алкоголя было рыхлым, с нечеткими
контурами.
— Итак, Миколин-старший чем-то сильно обидел свою
воспитанницу, — встряла Лариса. — Сначала я думала, что речь идет о
картинах. — Рыжеволосая Анна закинула голову и хрипло рассмеялась. —
Девочка проводила много времени в мастерской. И она отлично рисовала…
— Макару это было все равно. Он продавал меня, как
уличную девку, — выплюнула Анна. — Своему боссу, Тамирову. Мерзкая
сволочь! Наконец-то он сдох. Фаина догадывалась, но молчала. Как же — они
потеряют покровителя, и ее муж превратится в рядового советского «маляра». А ей
хотелось жить красиво! Боже, чего только люди не делают ради красивой жизни…
— Дед? — отступил на несколько шагов
Мишаня. — Продавал свою приемную дочь?
— А ты думал, он был замечательный? — отбрила его
Симона. — Замечательным крышки сундуков на голову не падают.
— Так это ты… открыла дверь. Ты взяла мои ключи… Ты
убила деда и отца!
— Не она, — вмешалась рыжая Анна. — Она
только орудие в моих руках. Карающий меч. Я воспитывала в ней ненависть, но не
посылала убивать. С Макаром и его сынком я лично разделалась. Это была моя
обязанность! Но сначала я их попугала на славу — Фаина ополоумела от страха.
Могу себе представить, как она сейчас сидит в какой-нибудь дыре и боится даже
позвонить домой. Пусть эта старая ведьма превратится в мумию и сдохнет в
какой-нибудь пирамиде! А как трясся ее сынок, а? Пальчики оближешь!
— Как ты заставила его открыть окно? — дрожащим
голосом спросила Маргарита. — Отключить сигнализацию?
— Мама, ничего не говори!
— Но мне хочется сказать. Я шла к этому долгие годы.
Мне все равно, что со мной будет теперь.
— Так почему Альберт открыл окно?
— Очень просто. Я позвала его. Так, как звала много лет
назад. Я крикнула: «Бертик! Бертик!» У него был такой ужас на лице, когда он
высунул наружу свою крысиную рожу. Вероятно, страх выплеснулся через край, и он
просто перестал соображать. Иначе сразу понял бы, что ему конец. Тогда,
тридцать лет назад, Бертик тоже знал о Тамирове. Знал, но делал вид, что не
знает. Я понимала это, и он поэтому ненавидел меня. Я была у него перед
глазами, словно его собственная продажная совесть, — каждый день, каждую
минуту.
